После этого Лысая всеми правдами и неправдами избегала общих тусовок, где был алкоголь.

Спустя примерно месяц она вспомнила про Зайца, которого отдала бабке Лизы. Тот, наверное, уже выздоровел совсем, так что пора было навестить его. Если он хорошо прижился – Пашка решила, что там его и оставит, бабушка, небось, тоже к нему уже привыкла, ни к чему будет разлучать их.

«Интересно, а она меня вообще помнит?»

Маргарита Семёновна помнила – и по-прежнему улыбалась.

– Здравствуй, девонька! А мы тут чай пьём, хочешь?

– Н-нет, с-спасибо, – отмахнулась Пашка. – Я на Зайца пришла глянуть. Как он, выздоровел?

– Аааа, котик-то! – вспомнила старушка и обернулась, глянув вглубь квартиры. – Зайчик! Ксс-ксс!

В следующий момент Пашка обомлела: к бабке, бодро перекатываясь, подбежал располневший, явно довольный жизнью кот, и потёрся о её ноги. Лапки, видимо, уже совсем зажили.

– Ну иди сюда, мой хороший, – Маргарита Семёновна наклонилась и подняла толстяка на руки. Увидев Пашку, Заяц что-то ей мрлыкнул – кажется, узнал.

– А ты неплохо тут живёшь, – улыбнулась она, протянув руку и погладив его. – Ну, значит, всё хорошо? Он не мешает вам хоть?

– Да какое там мешает, – весело изумилась бабушка. – Мы с ним весело живём. Хороший он, Зайчик, помогает мне по хозяйству.

– Вот и здорово! Спасибо вам большое, что приютили и выходили.

– Да мне-то что! Тебе спасибо, Пашенька…

Когда дверь закрылась, Пашка ещё несколько секунд тупо пялилась в неё, прежде чем развернуться: на её памяти её очень редко называли столь ласковым именем. Тем более неожиданно было услышать это от малознакомой бабушки… Неожиданно, но приятно.

Кто-то спускался по лестнице.

Пашка стала спускаться, и на одной из лестничных клеток невольно взглянула на идущего. Его лицо показалось ей смутно знакомым… а затем, узнав его, Пашка впала в секундный ступор. Это был тот самый «программист», уронивший её на лопатки, когда она несла домой Зайца!!! Загвоздка была лишь в том, что привычная вспышка злости, придающая сил для драки, как-то не спешила появляться… Лысая медлила: желания драться у неё не было, желания отпускать этого ублюдка с пустыми руками – тем более.

«Программист», кажется, тоже узнал её. Хоть они и встретились всего раз, внешность у Пашки была запоминающаяся. Сейчас он был одет в белую рубашку и чёрные брюки, а под рукой нёс какую-то папку.

– Ну что, до сих пор дуешься на тот случай? – спросил он прямо. – Ты извини, я тогда погорячился.

– Погорячился? – угрюмо и зло переспросила Лысая. – Да ты меня об брусчатку…

– А ты меня обматерила, так что всё честно, – программист пожал плечами. – Разве ты не сделала бы то же самое с незнакомцем, который наорал на тебя?

«Я б ему ещё и добавила», – невольно подумала Лысая, только затем осознав, что поганец совершенно прав. Поморщилась.

– Предлагаю забыть тот инцидент и начать всё сначала, – человек протянул ей руку. – Олег Истомин, учитель. Очень приятно.

– Ты учитель? – удивилась Пашка, презрительно нахмурившись. – Во дела! Никогда бы не подумала.

Вместо рукопожатия она с размаху хлопнула по его ладони своей – жест вроде «дай пять!», только более упрощённый. Олег удивился, но ничего не сказал.

– А ты?..

– Лысая.

– Это я, как ни странно, уже вижу.

– Кликуха у меня такая, дурень. Погоняло.

– Я предпочитаю называть людей по именам.

– А на хера тебе моё имя сдалось, очкарик?

– Неужели просто его назвать труднее, чем щетиниться, как дикобраз?

Лысая поморщилась, прошла мимо Истомина, едва удержавшись от того, чтобы задеть его плечом, и стала спускаться.

– Паша меня звать. Полное – «Павлена».

Истомин тоже стал спускаться. Пашка чувствовала на себе его взгляд, но игнорировала.

…Неприятности никак не желали оставлять её одну, или хотя бы приходить по очереди, а не валиться всей кучей с небольшим интервалом. Выйдя из подъезда, Лысая заметила на другом конце двора странную компанию из трёх человек, один из которых – невысокий паренёк в очках – явно подвергался какому-то давлению, потому что двое зажимали его в угол.

Приглядевшись, Пашка узнала одного из них: это был Ванька Овощ, у которого вся мозговая жидкость уходила в подкожный жир. Парень был невероятных размеров, и при других обстоятельствах точно пошёл бы в сумо – а пока что подрабатывал гопником.

Пройдя к ним несколько метров, Лысая узнала и парня, которого они зажимали: тот самый брат побитого Киром боксёра. Не везло ему на дворовые приключения.

– Э, Овощ, – крикнула она, и Ванька обернулся всем телом: жирная его шея функционировала с большим трудом. – Отстань от него.

– Лысая? – изумился тот. – А чё он, кореш твой или чё? Я вообще, я без проблем, – он повернулся и похлопал паренька по плечу здоровой лапой, – повезло тебе, пацан, на сегодня… Погнали, Вася, отседова…

– И не лезь больше к нему. У него брат боксёр, въебёт тебе, – пригрозила Пашка уходящему Овощу. Тот не обернулся: услышал ли?..

Школьник смущённо засопел.

– Откуда ты знаешь?

– А? – не поняла Пашка.

– Про брата моего.

Поняв, что чуть не прокололась, Лысая по-быстрому соврала:

– Да я просто от себя напиздела. Овоща не бойся, он тебя больше не тронет.

– Спасибо.

Кажется, ту нелепую попытку извиниться парень не помнил – либо тогда просто не разглядел хорошенько Лысую. Как бы то ни было, никаких признаков, что он её знает, он не подавал.

Пашка сделала попытку широко улыбнуться – и у неё получилось.

– Я Лысая! Давай лапу.

– Павел, – он неуверенно ответил на рукопожатие.

«Тёзка, надо же».

– Ладно, бывай, Павел – сказала Пашка, вскинув руку на прощание. – Аккуратнее будь! И брату привет.

– Нет у меня брата, – донеслось ей в спину. – Умер.

Лысая встала как вкопанная.

Нежно-рыжий закат раскинулся над городом на противоположном берегу пруда, спокойного и ровного, как зеркало. Стоящая на коротком мысу Пашка старательно пыталась нарушить его безмятежность: швыряла плоские камешки в воду, пуская блинчики. Её рекорд был три раза – а ведь когда-то в детстве она умела как-то изгаляться так, что камешек отскакивал от воды семь раз, не меньше!

К сожалению, она была не одна.

Истомин, пришедший вслед за ней (сегодня почему-то был не на машине) стоял поодаль, прислонился спиной к дереву и скрестил руки на груди. Пашка чувствовала его присутствие, но ничего не говорила. Какое-то время царило молчание – но Истомин предпочёл его нарушить.

– Интересная у тебя татуировка.

Плюх! Камешек отскочил четыре раза, а затем ушёл на дно.

– Сочту это за комплимент, – сказала Пашка, решив, что этого хватит, чтобы разговор заглох.

Не вышло.

– Но не тебе, а скорее, мастеру. Кто её сделал?

– Один мой знакомый. Хобби у него татухи набивать.

– Адрес не подскажешь?

– Не подскажу.

– «Держись подальше» – это что, предостережение?

«Перевёл, зараза. Он что, учитель английского?» – подумала Пашка, бросив камень, а затем озвучила свой вопрос.

– Нет, не английского, а алгебры, – поправил её Истомин.

– Тоже ворчишь на учеников, когда они решают правильно, но не так, как ты говоришь?

Её собеседник короткое время молчал.

– Если ученик сам освоил способ, о котором я не рассказывал, и решает им – это ли не повод для гордости? Это скорее заслуга, чем вина.

– Ну надо же, какие мы добрые, – недоверчиво скривила лицо Лысая, запустив в воду ещё один снаряд.

Теперь Истомин молчал подольше.

– У тебя что, детская травма, связанная с математикой?

– Вот скажи, почему ты вообще до сих пор здесь? – зло обернулась Пашка. – Какого хрена тебе надо от меня?!

– Тот парень, которого ты от гопарей спасла… Ты его знаешь?

– Хватит. До меня. Допытываться. Это не твоё собачье дело, знаю я его или нет!