Возвращение Сойти на станции любой, легко взлететь над эстакадою, возликовать: лечу! не падаю! — и слиться с шумною толпой, с весёлой толчеёй базарною, где смех и крики вразнобой, где пахнет хлевом и казармою, таранью, кровью и судьбой, направиться к себе домой по выщербленной мостовой, потом – проулками, задворками, где в окнах кисея с оборками, надвинув кепку до бровей, свернуть налево, взять правей и выйти на пустырь, заваленный железным ломом, кирпичом, где всё в цвет пыли и окалины, Но ты, пришелец, здесь при чём? Здесь бегают твои приятели, отчаянная ребятня, с тех пор ни месяца, ни дня они пока что не растратили, они пинают старый мяч, пускают змея у обочины, все табуном и только вскачь, все живы – не грусти, не плачь, всё цело – старый клён и грач, да и тебе не напророчены пока ни вёрсты, ни окоп, ни пот в глаза, ни пуля в лоб, ты – яблочко без червоточины, ещё ты зелен, как трава, и мама здесь, ещё жива, весёлая и сероглазая, но вот печалится едва, склонилась над разбитой вазою. Беги с повинною домой, не вышел срок тебе отчаяться. Сойди на станции любой. Но это лишь во сне случается. И то не часто, милый мой. 1973  Приснится ж такое! Приснится ж такое! — раскрытый рояль на снегу, чёрный-чёрный до белого блеска на белом лугу, кружённый стволами безмолвных берёз перелеска… на рыхлом снегу, в этом белом безлюдье, где было б уместнее: танк или, скажем, орудье, где было б уместнее: чёрный блиндаж или, скажем, повозка… всё это могло быть оставлено здесь после боя… но чёрный до белого лоска раскрытый рояль, беззащитный, как тело живое, но струны, открытые ветру, открытые стуже, но эта душа… ведь ничем не прикрыта снаружи, ничем: ни стеной, ни забором, ни даже могилой… Но это был сон, где смешалось на миг всё, что было… ведь это был сон — перекрёсток всех прожитых мест и времён. 1974 Конь Рыжий конь скакал вдоль тракта с перебором на три такта: так-так-так, так-так-так так-то… Сон мой детский, вихревой: грива чёрной бахромой, белоногий, без дороги по прямой. Было песней – стало бытом, степь стонала под копытом, пыль слепит, дёрн прибит в битум. По прямой, вперёд, в галоп. Мина мимо, пуля в лоб, Синь – потопом, тени, топот. Стоп… Это было, это снится,– ветер, травы, броды, лица, гром погонь, рыжий конь – птица. Ах, как ноет под ребром! Чашей вогнут ипподром. Ближе, ближе, друг мой рыжий, в горле ком. Марш! Но замкнута кривая, путь – конечный круг трамвая, здесь игра, свист и грай с края. Рыжий, вспомни обо мне, я – тот всадник на коне. Резвым бегом – топью, снегом, как во сне. 1972 Путь Скажешь, возраст? Ну и что же? Скажешь, времени в обрез? Я по-прежнему прохожий, и по-прежнему на коже пыль просёлков, гарь завес дымовых, густых, едучих, застилающих глаза, и мелькают в этих тучах чёрных окон образа, и обугленные клёны, и фонтаны на воде, и простор, такой зелёный, что забудешь о беде. А начало – как начало: сто неезженых дорог, прёт по склону перевала паровоз, как носорог. У меня под носом копоть, у меня в кармане медь. Столько времени ухлопать, это ж надобно уметь! Ах, как из дому хотелось в мир прозрачный, как стекло, где б не думалось, а пелось, где бы грело, а не жгло. Чаще путь не доброволен, путь – приказ и приговор, путь, минированным полем с проволокою в упор. Речка Волга, речка Кама, Днепр и Висла, вся в дыму. Ты уже не плачешь, мама, догадалась, что к чему. Только это всё – когда-то, только это всё – давно. В красном пламени заката жизнь мелькает, как в кино. 1975 |
