Чувство вины кольнуло где-то под рёбрами и растворилось в пропитанной сигаретном дымом ночи, когда Луи сжал член в ладони и тихо застонал от нахлынувшего удовольствия.

Желание одержало верх над разумом, и Томлинсон прикрыл глаза, послав весь мир к чёрту.

❖❖❖

Уверенность в том, что между ним и учителем религиозной школы ни при каких обстоятельствах не может быть связи более близкой, чем летняя дружба, крепла с каждым прожитым в школе днём. С очередным густым мазком краски дышать становилось всё труднее, и Луи больше не мог понять от чего: было ли всё дело в пыли этого места, забивающей лёгкие, или в мутном взгляде Гарри.

А Стайлс молчал, сжимал пухлые губы в тонкую нитку, так, что подбородок порой мелко подрагивал от напряжения, прижимал к груди чёртову книгу, к которой Луи с каждой секундой пропитывался всё большей ненавистью.

Великая, старейшая в мире Библия должна была помогать находить ответы на вопросы, дарить безмятежность заблудшим душам. Вместо этого она выстроила барьер недоверия и страха между Луи и Гарри, не позволяя последнему принять взаимные чувства.

Луи знал, это не было банальным увлечением. В его груди рождались землетрясения, стоило тёмно-вишнёвой губе учителя оказаться в плену острых зубов, в голове закручивались воронкой ураганы от того, каким хриплым и вымученным звучал усталый голос. Хотелось вылезти из собственной кожи, лишь бы яркий хризолитовый цвет радужки вновь сверкал интересом и радостью.

Но помочь Гарри мог только он сам. Луи не имел права давить собственными чувствами, а Бог молчал.

Молодой учитель тонул в зыбучих песках, замешанных на страхе, отживших свой век представлениях о мире и огромных, незнакомых до сих пор чувствах. Луи часто ловил на себе задумчивый взгляд, и тогда он смотрел в ответ открыто, без слов показывая, что готов к диалогу. Но Гарри отворачивался, утыкался в свою Библию, будто она могла спасти его от любви.

Луи знал, не могла. Ядовитые шипы вошли глубоко под кожу, и вытащить их сейчас можно было, лишь расковыряв рану до огромного размера. Или просто позволить отраве быть в крови. Позволить себе любить.

Очевидно, Гарри не хватало смелости, и Луи почти смирился. Но, как и в случае с тем поцелуем, что столкнул их в пропасть запрещённых эмоций, инициативу вновь проявил учитель.

Стук разбил тишину комнаты, спугнул прозрачный сигаретный дым, и Луи промычал что-то неразборчиво, даже не вытащив сигарету изо рта и не оторвав голову от подушки. Время чуть перевалило за полночь, но ему было неинтересно, кто решил навестить его в столь поздний час. Он практически завершил картину, нарисовав почти всё, кроме самого главного. Оставил божьего сына напоследок. Возможно, отец Йолен решил узнать о сроках, когда Томлинсон закончит и, наконец, покинет их негостеприимную обитель.

— Очень опасно курить в постели. Ты можешь сгореть заживо.

Голос Гарри бархатом погладил кожу, оставив после себя россыпь мурашек. Луи лениво потянулся, затушил сигарету в пепельнице, полной окурков. Он не стал объяснять, что сгорал заживо каждое чёртово утро, когда безуспешно пытался поймать взгляд зелёных глаз.

Прикрыв дверь, учитель прижался к ней лопатками и послушно ждал, избегая возможности посмотреть на практически обнажённого Луи, лежащего в постели. Может, это ночь с её сладко пахнущей темнотой или какая-то едва уловимая уверенность внутри учителя, но Луи кивнул на край кровати, и Гарри послушно сел.

— Я… — начал он и осёкся. Лунного света из окна хватало, чтобы разглядеть силуэт и движение мимических мышц на лице, но догадываться об оттенках эмоций приходилось по дрожи в голосе. Темнота не позволяла читать по лицу. — Мне больше не с кем обсудить это.

— Что «это»? — твёрдо, почти по слогам спросил Луи.

— Мои чувства. К тебе.

Собственные пальцы казались Гарри интереснее всего разговора в целом: он перебирал ими, раздирал заусенцы, практически до хруста сжимал. А вот Луи не мог отвести от него глаз, и хоть под плотным покровом ночи не было видно деталей, взгляд притягивался будто магнитом.

— Это исповедь? — осторожно улыбнулся он. Хотелось разрядить атмосферу шуткой, но Гарри кивнул со всей серьёзностью, и улыбка испарилась с лица художника.

— Не знаю, что делать со всем этим внутри меня?

Сжатая в кулаке футболка заскрипела под пальцами, и Луи инстинктивно накрыл кулак Гарри ладонью, стараясь успокоить.

— Любить? — осторожно поинтересовался он.

— Мы одного пола, Луи! — воскликнул учитель, и тишина взметнулась испуганной птицей к потолку, пугая ночь. Пальцы Томлинсона мягко накрыли пухлые губы Гарри.

— Я читал твою дурацкую книгу, — Луи сильнее прижал их, когда Стайлс попытался возразить, и подвинулся ближе. — Там много всего о любви написано. И я совершенно согласен с каждым словом, кроме одного — мне плевать на то, что ты парень. И Библии должно быть плевать. Я люблю твою душу.

— Луи, — вывернулся Стайлс, схватил его за шею сзади влажной от волнения ладонью. — Зачем ты это говоришь! Не надо!

Умоляющий тон Гарри утонул в прерывистом выдохе, когда горячие губы Луи накрыли его рот. Не влажно и развязно, лишь нежное касание кожи, чтобы доказать, что они оба существуют, что это настоящее.

— Зачем ты пришёл, Гарри? Хотел услышать, что твоя книга ошибается и мы можем построить нечто прекрасное вместе, любить друг друга? Или ты хотел, чтобы я согласился с ситуацией и обещал оставить тебя в покое? Я не оставлю! Потому что это не я виноват, это твои чувства. Ты не сбежишь от них.

Горячим шёпотом в кожу лица Луи пытался объяснить, доказать. Руки блуждали по телу учителя, не встречая сопротивления, пока он произносил слово за словом, отрезал пути к отступлению, настаивал. Гарри дрожал и извивался под ним, но сбежать не пытался.

Ночь пахла мёдом, затуманивая рассудок. Пальцы скользнули под футболку, сквозь стиснутые зубы Стайлса вырвался стон, и Луи поймал его губами.

— Боже…

— Бога нет в этой комнате, Гарри. Лишь я и ты.

Пальцы запутались в мягких кудрях, и Луи потянул учителя за волосы. Тот откинул голову назад, зелень глаз сверкнула в тусклом свете луны, и Томлинсон наклонился, чтобы поцеловать так, как не целовал ещё никого в своей жизни. Вложив в прикосновение губ всю бурю эмоций.

И Гарри ответил. Приоткрыл рот, сам прильнул к обнажённому телу Луи, обнадёживая, даря надежду. Но не прошло мгновения, как дрожащие руки толкнули в горячую грудь.

— Нет, нет, нет, — запричитал Гарри.

Ледяной водой его разрушенный, полный тоски отказ прошёлся между ними, разделив пополам, разбив. Учитель вскочил на ноги, и Луи не успел схватить его за руку, удержать. Громко хлопнула дверь, и одиночество навалилось на Томлинсона. Отчаяние смешалось с тьмой ночи, просочилось через поры в кровь.

Обессиленно рухнув на кровать, Луи прошептал в пахнущую сигаретами простыню:

— Я так просто тебе его не уступлю.

Засыпая, он надеялся, что Бог услышал его.

❖❖❖

Рисунок Луи выглядел потрясающе: блестел насыщенностью краски, ярким образом запечатлялся на сетчатке, внушал трепет. Гарри едва дышал, глядя снизу вверх на внушительную фигуру Иисуса, на пенистые бело-голубые капли брызг за его спиной.

Луи создал шедевр, и Стайлс преклонял колени перед его талантом, восхищаясь подаренными ему Богом возможностями. Глубоко в груди трепетал огонёк обожания, который разгорался пожаром, уничтожая всё на своём пути, стоило подумать о том, какая прекрасная душа скрывалась за не менее волшебной внешностью.

Ненависть за эти мысли пожирала Гарри изнутри. Она тоже являлась грехом, но избавиться от сжигающих чувств не удавалось.

Переборов себя, Гарри начал молиться, неистово, со страстью, которой прежде не было в его душе. Бог молчал. Молитвы не приносили успокоения, не возвращали мир в душу — лишь рождали гнев в кончиках пальцев.

Выхода из ада, в котором оказался Гарри, не наблюдалось.

— Нравится? — звонкий голос Луи кнутом прошёлся по коже, оставив после себя невидимый рубец. Вздрогнув, Гарри обернулся.