Критике тогда подверглись многие аспекты церковной жизни, которые подрывали авторитет РПЦ. Предлагалось даже ликвидировать неподсудность монашества и духовенства обычному суду. На тот момент церковный бастион устоял. Тем не менее и эта справедливая цель была обозначена уже тогда.

И за всеми этими реформами (или хотя бы попытками реформ) так или иначе прослеживается роль Алексея Адашева и его сторонников. Хотя, как это порой случается с эволюционерами, оправдания своим преобразованиям, чтобы успокоить общество (да и самого царя), они искали не в будущем, а в прошлом. Большинство новых законодательных актов сопровождалось пояснениями, что речь идет о «восстановлении порядка, существовавшего при Иване III». Реформам придавался вид мер, направленных против тех злоупотреблений властью боярами, которыми действительно были переполнены несовершеннолетние годы Ивана IV.

Если перебросить мостик во времена не столь отдаленные, то можно вспомнить, как в период перестройки внутрипартийные оппозиционеры КПСС тоже прикрывались рассуждениями о «возвращении к ленинским нормам партийной жизни». И здесь можно увидеть все то же «лукавство по необходимости» – это был единственный островок, на котором реформаторов не могли затоптать политические динозавры.

Особо стоит отметить роль Алексея Адашева во главе Челобитного приказа (или Челобитной избы – это учреждение поначалу называли и так). Дело в том, что само появление подобного учреждения, куда можно было обратиться с жалобой даже на боярина и которое играло роль контрольного органа, явилось детищем самой благотворной атмосферы того времени. Челобитный приказ стал для государства на время высшим апелляционным ведомством. Причем, судя по наставлению, которое дал государь Адашеву при назначении, Иван IV прекрасно отдавал себе отчет, с какими трудностями придется тому столкнуться. Наставление Ивана дает представление и о том, как государь относился в ту пору к своему главному помощнику:

«Алексей! Взял я тебя из нищих и из самых молодых людей. Слышал я о твоих добрых делах, и теперь взыскал тебя выше меры твоей ради помощи душе моей. Хотя твоего желания и нет на это… Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных. Не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым. Но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия».

Причиной охлаждения Ивана Грозного к реформаторам принято считать два события. Прежде всего, смерть его первой и любимой жены Анастасии, в которой ее родственники клеветнически обвинили адашевцев. Родственники царицы никак не могли смириться с тем, что при дворе оказались не на первых ролях. По их версии, Анастасию отравили. Хотя зачем это было необходимо реформаторам, совершенно неясно. И тем не менее столь подозрительный человек, как Иван Грозный, пребывавший к тому же в горе, эту нелепую версию принял.

Но был и другой, уже вполне серьезный повод засомневаться в былых помощниках. Опасно заболев, царь написал завещание и потребовал, чтобы все присягнули его сыну, младенцу Дмитрию. Однако некоторые (среди них оказался и отец Алексея Адашева – Федор) прямо заявили больному царю, что не хотят повиноваться роду Романовых, которые неизбежно встанут у власти после смерти царя. В этой ситуации многие предпочитали видеть на троне двоюродного брата царя – князя Владимира Старицкого. Подобные заявления оказались роковыми, поскольку Иван неожиданно для всех выздоровел, а сомнительное поведение своих слуг запомнил.

И хотя Алексей Адашев, в отличие от других, как раз беспрекословно присягнул Дмитрию, как и повелел государь, тем не менее и он «попал под раздачу». Тем более что подозрение в отравлении Анастасии висело и над ним, а его отец показал себя откровенным сторонником князя Старицкого.

Наконец, была и третья причина резкого охлаждения к вчерашним помощникам, хотя о ней почему-то вспоминают реже. Иван IV просто повзрослел, почувствовал силу и захотел действовать абсолютно самостоятельно. Ну а остальное уже продиктовало своеобразие этой личности. Какое-то время после своего выздоровления царь ничего не предпринимал, а Адашева даже пожаловал боярской шапкой. Но в 1560 году правительство реформаторов все же пало. И ввиду разногласий с царем во внешней политике (Крым или Ливония?), и по всем остальным причинам.

Алексей Адашев, чутко почувствовав в царе перемену, по собственной воле отправился в ссылку. Как того и желал государь – воевать с Ливонией. Однако и это не спасло. Вскоре пришел приказ: арестовать и посадить бывшего ближайшего помощника царя. Там, в тюрьме Дерпта, он через пару месяцев и скончался от горячки или, как тогда говорили, от «огненного недуга». Точного диагноза не знает, разумеется, никто. Судя по всему, эта смерть спасла его от дальнейшей мести царя, от пыток и казни. Во всяком случае, весь род Адашевых Иван Грозный истребил. Под корень.

В письме к бежавшему из страны от расправы князю Андрею Курбскому Иван Грозный о «вине» Адашева и Сильвестра пишет: «Видя измены от вельмож, мы взяли вашего начальника, Алексея Адашева, от гноища и сравняли его с вельможами, ожидая от него прямой службы… Потом для духовного совета и спасения души взял я попа Сильвестра… Он начал хорошо, и я ему для духовного совета повиновался. Но потом он… подружился с Адашевым, и начали советоваться тайком от нас, считая нас слабоумными».

Слабоумным Иван Грозный точно не был. Наоборот, этот человек, несомненно, обладал немалыми талантами, а вот был ли он психически здоров, это действительно вопрос.

Впрочем, эволюционерам не дано выбирать ни эпоху, ни политический строй, ни психическое здоровье вождя.

Трагическая для Руси Великая Смута, как это нередко случается в истории, калечила и лечила одновременно. Именно она породила целую плеяду «новых русских» XVII века. Эти люди мало походили друг на друга, преследовали разные цели, были в разной степени порядочны и умны, но объединяло их всех одно – необычное прежде у русских ощущение значимости собственной личности, убежденность в своем праве на самоопределение. Историк Сергей Платонов назвал этот феномен «эмансипацией личности в московской жизни».

Едва ли не самой яркой фигурой той поры был первый русский канцлер Афанасий Ордин-Нащокин. Эту «эмансипированную личность» столь многое объединяет со следующей, уже Петровской эпохой, что кажется чистой случайностью его служба отцу, а не сыну: он жил и работал во времена Алексея Михайловича, но столь же легко мог бы сделать карьеру и при Петре Алексеевиче.

Василий Ключевский, как правило, очень скупой на похвалы, об этом человеке написал: «Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум; после Сперанского, не знаю, появится ли третий».

Более того, рассуждая о фигуре Ордина-Нащокина, Ключевский называет его первым «государственным человеком» в нашей истории, который не просто выполнял царскую волю, а имел собственное представление о государственном интересе и долге. А потому служил в первую очередь стране, а не государю. Пока его взгляды совпадали со взглядами царя, он честно и самоотверженно работал на своем посту. Как только их взгляды разошлись, он тут же подал в отставку.

«Московский государственный человек XVII века. Самое это выражение может показаться злоупотреблением современной политической терминологией, – пишет Ключевский. – Государственный человек – ведь это значит развитой политический ум, способность наблюдать, понимать и направлять общественные движения, с самостоятельным взглядом на вопросы времени, с разработанной программой действия… В XVII веке, однако, начался сильный спрос на ум, на личные силы, а воля царя Алексея Михайловича для общего блага готова была подчиниться всякому сильному и благонамеренному уму».