– Я убил бы этого чёртового Макса. Если бы не он, Руслан, возможно, был бы ещё жив.
Это была не первая попытка его самоубийства. Вероятно, их было не две и не три, а больше. Когда об этом навязчивом желании узнал Максим, то вместо того, чтобы попытаться излечить друга и дать ему надежду на лучшее, здоровое, не зависимое от параноидального детства завтра, он с азартом и горящими глазами поддержал Руслика в этом не совместимом с жизнью стремлении.
Однажды мы приехали к нему на Банную Гору. Есть под Пермью такая станция железной дороги, печально известная всему городу тем, что там находится краевая психиатрическая больница. Кто-то лежит, чтобы откосить от армии, кто-то действительно лечится. Про эту «банку» рассказывают много печальных историй, как и про любую другую дурку в провинциальной российской глуши. Руслик угодил туда летом, вокруг цвели луга и зеленели холмы. Макс привёз ему пакет еды из местного фастфуда и дюжину историй из Интернета и от общих знакомых. Он казался воодушевлённым, словно участвовал в каком-то миссионерском действе. Мы лежали на сочном, ароматном природном ковре и грелись под лучами солнца. Руслан, как всегда, улыбался своей милой ямочкой на щеке. Казалось, он всего лишь один из тех, кто угодил в психушку только ради справки, позволяющей не идти в армию. Но потом он стал рассказывать о тех препаратах, которые вынужден принимать, о том, как размывается его сознание, как путаются мысли и постоянно тянет в сон. Уголки рта стянули милую улыбку вниз, глаза перестали отражать солнце и наполнились мутью. Он пообещал, что вскоре выберется отсюда, главное справиться с побочкой от таблеток.
Его тело хоронили на гигантском Северном кладбище, отравляющем землю трупными ядами на многие десятки километров вокруг. Всё действо напоминало кафкианский кошмар или фарс. Толпа яркой и молчаливой молодёжи, угрюмые дальние родственники и самые близкие, одетые в обязательное чёрное, много водки, носовые платки. У вас есть? Нет? Возьмите, это обязательно. Традиция. Две бабки-плакальшицы, по той же сомнительной традиции поднявшие такой вой, что захотелось убежать и спрятаться не столько от гнёта и тяжести происходящего, сколько от их неискреннего, надрывного, чрезмерного и бестолкового завывания. У выкопанной ямы над гробом стояли два совершенно разных поколения, которых разделяла бездонная пропасть несправедливо вырванной жизни. Родители Руслана, казалось, не понимали, почему их сын сделал такой жестокий выбор. Мы не понимали, как его родители могли такое допустить. Потом были поминки в душной столовой, не совместимой с едой. Кто-то вставал, что-то говорил и запивал потраченный воздух водкой. Я смотрела по сторонам и не находила во всей этой аморфной, инертной суете никакого смысла. К чему слова? Они не помогли ему при жизни, не помогут и сейчас. А живым надо бы заткнуться и помолчать. Макс был одним из тех, кто говорил о нём сухо, с серьёзным лицом, обстоятельно. Но была ли его скорбь искренней, ведь они вместе нередко обсасывали эту излюбленную тему побега из такой неидеальной реальности. Отсюда можно выбраться либо через форточку, либо пробить головой стену… Вот только Макс так и не решился, а Руслик довёл-таки дело до конца. Спустя годы, когда от Макса ушла Дина, а меня по странному стечению обстоятельств в то же время бросил Игнат, Максим предложил мне подняться на одну из городских многоэтажек и спрыгнуть оттуда, взявшись за руки. О пошлой эстетике эмо в тот год ещё никто не знал, но его настроение было именно таким. Переросток, мечтающий умереть. Я отказалась.
Смерть Руслана стала сильнейшим ударом. Я билась в истериках от кажущейся несправедливости случившегося и утопала в жалости к себе. Как-то раз я перегнулась через перила балкона в квартире на девятом этаже и была уже готова выпасть, но страх перед смертью поставил мои ноги обратно на твёрдый цементный пол. Игнат втащил меня в комнату, отыскал на антресолях бутафорский револьвер, дал мне в руки, заставил приставить к виску и нажать на курок:
– Дура! Я не могу изменить для тебя всё то, что за окном, весь этот грёбаный мир, но я могу дать тебе себя!
Жертва Руслика не стала напрасной. Как минимум, для меня. Материальный мир из предметов и услуг, всё больше распускающий свой пышный хвост мимолётных соблазнов, подпитываемый перегноем из моих комплексов, вдруг дал трещину по всему периметру своей вылизанной витрины. Я вдруг задумалась о том, что есть нечто большее, чем то, что видят мои глаза. В то тяжёлое лето мы впервые отправились на другой берег Камы, за несколько остановок от дома, где жила моя бабушка. Там, у старого заброшенного кладбища, на лужайках среди коровьего навоза, росли маленькие неприметные грибочки. Их псилоцибиновый дух стал для меня проводником в запредельную реальность, о которой до смерти Руслана я не знала ничего.
На полянах за Камой мог встретиться кто угодно. Здесь паслись местные ди-джеи, деятели этно-культуры и обыкновенные торчки.
– От сердца и почек дарю вам грибочек!
Героиновый наркоман снимался со своей ломки психоделиками. Поганки уже не влезали ни в карманы, ни в ладони. Он был рад поделиться.
Ранней осенью, в подавленном состоянии плетясь из школы, я сворачивала с дороги домой, садилась в автобус, приезжала сюда, собирала порцию грибов, съедала и в город возвращалась уже в изменённом состоянии сознания. Иногда собирала большой пакет съедобных маслят или подберёзовиков для отвода глаз. Привычное пространство оживало, преломлялось, и мир Нави начинал шуршать в моей страдающей голове своими скрытыми доселе секретами. Бутылка крепкого пива через несколько часов возвращала в обыденную реальность, и я шла домой или ехала к Игнату, чтобы забыться на время ночного сна, а утром вновь очнуться в этом неприветливом и грубом мире.
Максим любил грибы. Ему нравилось открывать людей в них, а людям открывать шокирующую правду. Мы все живём в обществе потребления. Нами управляют социальные программы, и с детства каждому навязаны механические установки, которые мы глотаем, как рыба наживку. Стоит отбросить всю эту мишуру и не поддаваться зомбированию со стороны агрессивно настроенных внешних факторов. Нашими героями стали пророки психоделической революции двадцатого века, творя революцию в нашем сознании и разрушая старые привычки. Но на месте старого никак не рождалось новое. У нас было не достаточно сил и опыта, чтобы вопреки всем социальным факторам строить свою, альтернативную реальность. Мы были ещё маленькими. Нас было ещё слишком мало.
Со временем смерть Руслана размылась в памяти и превратилась в серое пятно, всё глубже проваливающееся в подсознание. Грибы на тех полянах исчезли, а жизнь вновь прорастала терпимыми будничными событиями. Окончание школы, поступление в вуз, новый уровень, новая информация, новый поток. Макс попытался учиться вместе со мной журналистике, но ему это очень быстро наскучило. Потом мы вместе работали на радио, я в эфире, он в отделе рекламы: писал тексты для роликов. Несмотря на свои вербальные таланты, работать он не умел никогда. Заказчики казались ему бестолковыми, не ценящими истинное творчество. Менеджеры – продажными дельцами, чьё место на центральном рынке, а не в рядах продвинутых радийщиков. Когда его бросила Дина, он скис настолько, что почти не вылезал из дома. Его квартирка была завалена пустыми бутылками из-под кока-колы, пачками сигарет «Парламент» и грязными ватными палочками. Он ушёл с головой в компьютерные игры, но однажды, по счастливой случайности, пересёкся в сети с приятелем, который на тот момент перебрался жить в Петербург. К нему Макс отправился погостить и в итоге остался жить. Когда я планировала свой отпуск на российский юг, Максим звонил мне и жаловался, что в северной столице нет ни единой родной души. Я подумала: а почему бы не заскочить к старому другу в гости? И внесла в свой маршрут квартирку на набережной реки Карповки, где он обитал на тот момент.
За тот год, что мы прожили бок о бок, Максим из друга стал для меня мучителем и чуть ли не врагом. Петербург, когда-то привлёкающий его своим лоском и поразительным разнообразием умствующих людей, со временем трансформировался в случайно заасфальтированное болото, где люди скучны и инертны. Он замкнулся в виртуальном мире, возвращаясь в реальный только для того, чтобы выкурить сигарету, снять рублёвую сумму, пришедшую от мамы на обеспечение, либо сходить в туалет. Я же со своим коктейлем из целеустремлённости, комплексов неполноценности и отсутствия защиты в форме близкого мужчины превратилась в объект постоянных насмешек. Удивительным образом он сделал из меня громоотвод, вымещая всю свою горечь, неприязнь и разочарование от общения с противоположным полом. Однажды на протяжении целого месяца Макс обращался ко мне с одной-единственной фразой:
