Вовка ещё несколько секунд вглядывался в меня, пытаясь узнать. Это было непросто, ведь из тростиночки я превратилась в увесистого монстра, да и он растолстел значительно. На автомате мы начали говорить друг с другом по-английски, и это звучало нелепо, как, впрочем, и попытки перейти на русский. Электрический ток нейронных связей с трудом пробил наш заплывший жиром мозг, и мы наконец-то бросились обниматься и ощупывать друг друга на предмет реальности происходящего. Он познакомил меня со своей американской семьёй и осторожно попросил не называть его Вовой:

– Дело в том, понимаешь, для них «Вова» очень созвучно с одним словом, ну, как бы тебе сказать…

– Говори, как есть.

– Ну, вульва, в общем, вагина. Поэтому для них я Вован. Так надо мной хотя бы никто не смеётся.

Майк тут же насторожился, увидев, с кем я приехала в эту часть Техаса. Через неделю, в пятницу вечером, он примчался за мной, чтобы забрать в гости, внимательно осмотрел место, где я живу, задал несколько вопросов моей приёмной матери, потом, после пристальных наблюдений и живого общения, тоном, не принимающим возражений, сказал:

– Готовься переезжать, ты больше не будешь здесь жить.

Майк взял на себя ответственность, которая противоречила уставу всей организации. Он не имел права принимать никаких решений относительно меня, потому что не был моим куратором. Двое русских не могли находиться под одной крышей, и я всё ещё была в опале и под пристальным надзором. Но его не волновали мои детские похождения по порнографическим сайтам, ему было важно, чтобы я запомнила его страну доброй, а не полной ограничений и запретов. Благодаря семье Гриссонов последние несколько месяцев в Штатах действительно стали для меня добрым праздником. Мы путешествовали в Нью-Мексико, чтобы покататься на горных лыжах. Ездили в музеи и галереи. Все вместе нередко дурачились дома. Много разговаривали, рассказывали про Россию, и эти рассказы были особенно интересны Майку, он внимательно слушал, задавал вопросы и мечтал когда-нибудь прибыть в гости.

Однажды Вован решил подогнать автомобиль своей американской сестры поближе к входу перед тем, как всем нам предстояло отправиться в школу. Он включил зажигание, и красная спортивная тачка со всей силой ударилась задним бампером в столб. Забавно, на виртуальной карте даже этот столб оказался на месте. Вэнди выбежала с криком и заплакала от обиды, она была готова поколотить Вовку. Майк, казалось, был невозмутим:

– Разберёмся.

В итоге поломанную машину продали уже через пару дней сыну местного священника. Вовка отделался испугом и суровым укором, а Вэнди получила новую машину, о чём не могла и мечтать ранее. Родители собирались сделать ей этот подарок чуть позже, когда она окончит школу, но Вовка своей неаккуратностью значительно ускорил процесс.

Эта удивительно тёплая семья смогла даже примирить меня с местной церковью. Священник, сыну которого перепала побитая тачка, не носил дорогих часов и не одевался, как кокаиновый мафиози. Он был смешным и скромным, говорил о любви и взаимопомощи, всегда был приветлив, открыт и наивен. Он, его жена и дети были нередкими гостями в доме Гриссонов, и я быстро смирилась с необходимостью каждое воскресное утро отпевать в церкви разнообразные песенки, слова к которым выдавались тут же. Мне нравилось жить с этими людьми, но одновременно не нравилось непомерно толстеть.

Принимающей организации всё же удалось надавить на Майка, и он нашёл для меня новую семью. В ней капризная и ревнивая фифа, моя новая американская сестра (как же её звали?), с которой мы спали в одной кровати, сочла, что я положила глаз на её страшнейшего бойфренда. С его помощью она выжила меня из дома, однажды засорив всю историю поисковика в компьютере ссылками на порносайты:

– Мам, да она опять за своё, смотри!

В тот же самый момент глава семейства потерял работу, его уволили из регионального отделения телеканала «Fox», а мамаша заметила, что у неё систематически пропадают сигареты. Справедливости ради должна отметить, что порносайтами на тот момент я больше не интересовалась, а вот сигареты пару раз действительно подтаскивала. Но виновницей систематического воровства всё же была хищница-дочка. Сигареты подросткам никто не продавал. Нужно было найти того, кому уже есть восемнадцать, да ещё и накинуть сверху за услугу. Курить в Штатах было накладно. В общем, вместе с вещами мне вновь пришлось вернуться к Гриссонам, которые – святые люди – ещё и попросили прощение:

– Мы знали изначально, что это не лучшее место для тебя, но на тот момент иного выбора не было.

Поразмыслив немного и написав объяснительное письмо в головной офис всей этой пирамиды по обмену культурным опытом, я приняла решение самостоятельно прервать своё участие в программе и вернуться в Россию. Я так соскучилась по родным просторам, нормальной еде, друзьям и, наконец, возможности свободно перемещаться в пределах города на своих двоих, не боясь, что кто-нибудь сочтёт меня проституткой. Да-да, однажды было и такое. Я шла с тренировки домой, пешком, и меня нагнал автомобиль, из которого – нет, не маньяк – вышла всего лишь одна из мамочек, заставила сесть к себе в машину и довезла до самой двери:

– Ты молодая, а вдоль трассы из молодых ходят только шлюхи.

Аргументы о том, что скоро моя попа начнёт рвать своими размерами даже самые просторные джинсы, а пешие прогулки полезны для здоровья, её не убедили. Пешком я больше не ходила и продолжала полнеть.

Самолет приземлился в пермском аэропорту в середине апреля. Моя мама, истощавшая после недавно перенесённой операции, не узнала меня в зале прилётов. Когда она поняла, что этот огромных размеров прыщавый исполин и есть её дочь, на глазах её выступили слёзы. Две недели я сидела на строгой диете, но в нормальную форму вернулась лишь через несколько месяцев. С тех пор на моём теле мелкие растяжки в районе ягодиц и бёдер – ноги и пятая точка толстели стремительнее всего. Я была счастлива оказаться среди пусть и немного раздражительных, но прямых и понятных русских людей. Друзья и бывшие одноклассники тоже шарахались от меня первое время, но постепенно габариты мои растаяли, наступило лето, и молодая жизнь вновь забурлила своим разнообразием.

***

Дело было вечером, делать было нечего. Я, Макс и Игнат сидели на девятом этаже в квартире его родителей, театральных актёров, уехавших со спектаклями в ежегодное турне по городам России. Летние дни неуклонно таяли в наших бурных беседах, частых спорах ни о чём, шумных коллективных прогулках и нередких пьянках по клубам. Зазвонил телефон. Игнат снял трубку. Сказал: «Алло». Тут же замолчал и изменился в лице. Закончив разговор, он повернулся к нам бледный и сказал фразу, которая не могла бы родиться даже в самом дурном кошмаре:

– Руслан умер. Покончил жизнь самоубийством.

В этот момент я стала старше на целую чужую жизнь. Смерть впервые подошла ко мне так неожиданно близко. По телу пробежал холодный и очень сильный импульс, как будто к внутреннему софту некогда беззаботной жизни подгрузили программу неотвратимых страданий. Этот импульс всколыхнул в памяти всю боль, которая за короткую жизнь уже успела отпечататься в уме своим разрушительным прикосновением.

Руслан был миловидным тонким высоким светловолосым очкариком. Он любил носить глубокую панаму на глаза и неизменную куртку ярко-жёлтого цвета. Его улыбка с маленькой ямочкой на щеке очаровывала, но сам он хотел казаться, скорее, циником, чем романтиком. Руслан вырос в суровом микрорайоне, расползавшемся вокруг Камской ГЭС. Грязно, серо, промозгло. Здесь жили зомби-трудоголики, укушенные безликим советским режимом и заливавшие водкой свою бесцельно уходящую в камскую пучину жизнь. Каким образом Руслану удалось превзойти гнетущий магнетизм этого места и стать иным и одновременно чуждым этой мрачной среде обитания, для меня оставалось загадкой. Он мечтал рисовать комиксы, писать музыку и тексты, то есть быть таким, каким его не хотели видеть и знать уставшие от въедливого пролетарского быта родители. Мы никогда не были с ним действительно близки. Я не могу вспомнить ни одного задушевного разговора, в котором открылась бы ему в своих переживаниях, а он поделился бы чем-то важным из своего внутреннего мира. Однако мы постоянно находились в одной компании, смеялись и шутили, бродили по одним и тем же заведениям и выпивали там – в общем, были в одном и том же потоке. Игнат и Максим, напротив, в разных пропорциях были с Русланом близки. Однако, когда с момента его смерти прошло уже несколько лет, друг детства Руслика (так мы все его называли), выросший с ним всё в том же пролетарском микрорайоне, не скрывая своей злости, сказал: