Должно заметить, что и кожевенное производство и в особенности производство обуви для армии стояли на мертвой точке. Хозяева и административные лица кожевенных заводов часто арестовывались, их дома реквизировались и в них вселялись рабочие. Новая администрация конфискованных заводов была совершенно неопытна в управлении заводами и ведением производства. К тому же крестьяне наотрез отказались сдавать правительству кожи по твердым ценам за ничего нестоющие советские бумажные денежные знаки. Они требовали товаров, одежды, обуви, которых у совдепщиков не было.
Ни на одном заводе почти не производилось ничего: много движений и никаких достижений. Хуже всего дела шли на большом кожевенном заводе Ивакина на окраине Ново-Николаевска (Новосибирска). Там шла итальянская забастовка. Все рабочие суетились, бегали, производили вид, что они работают усиленно, но продукция завода стояла на уровне нуля. Шаг вперед, два назад… Командированные на завод военные комиссары сменили уже три администрации. Два раза арестовывали самого Ивакина и его прежнего управляющего заводом. Последний из комиссаров был зверь-зверем и грозился расстрелять многих рабочих, если продолжится итальянская забастовка, которую он называл саботажем. Увидев, что на дворе Ивакина ходили гуси, утки и прочая птица, новый военком пришел в раж. Он немедленно распорядился реквизировать всю домашнюю птицу Ивакина и раздать ее рабочим завода. Семью Ивакина приказал в буквальном смысле слова выбросить из дома и дом реквизировать. Сказано — сделано,
Каково же было изумление комиссара-держиморды, когда он увидел на дворе Ивакина всю ту птицу, которую он распорядился вчера раздать рабочим. В ту же ночь, когда комиссар спал, рабочие обратно принесли всю птицу Ивакина и перебросили ее через забор во двор хозяина: ни один не взял ни одного гуся или утки.
Когда брат приехал на завод Ивакина, то буйствующий комиссар арестовал уже до десятка рабочих и, обвинив их в контрреволюции, отправил в Че-Ка и ежечасно грозился начать расстрелы. Но ни аресты, ни .даже, возможные расстрелы не устрашили оставшихся на заводе рабочих: они невозмутимо продолжали «тихое сопротивление» властям. Брат, пользуясь диктаторскими полномочиями, первым долгом распорядился освободить хозяина и всех рабочих из-под ареста, и собрал всех рабочих на митинг.
Брат прочитал им все двадцать с лишним пунктов его программы, от всей своей доброты души рассказал рабочим завода о наступившей для них своего рода «новой эре», говорил с подкупающей искренностью и прямодушием.
Но рабочие видели уже обещания трех комиссаров, которые тоже обещали молочные реки и кисельные берега, а дело кончилось обманом, насилием, арестами, угрозами. Брат, к его великому огорчению, понял, что убедить рабочих ему не удалось и что «тихое сопротивление» властям будет продолжаться по крайней мере несколько часов до возвращения хозяина.
Брат оставил завод и пошел в рабочий поселок при заводе, где он надеялся поговорить с семьями рабочих. Возле одного дома он встретил старушку за семьдесят. Поздоровался, упомянул имя Божие. Рассказал кто он такой, опять прочитал все пункты своего доклада, поведал об освобождении им Ивакина и всех рабочих из-под ареста. Конечно, брат просил старушку поведать о причине итальянской забастовки. Собеседница брата раздобрилась и сказала, что ей 72 года и что век свой она отжила и не боится ни обысков, ни ареста, ни расстрела. Она поведала, что рабочие завода считают Ивакина не фабрикантом, а отцом родным. Ивакин давал совершенно беспроцентные ссуды своим рабочим на покупку домов, дачь, вспомоществование на свадьбы и платил какую-то долю заработной платы каждому больному рабочему. Почти все без исключения рабочие его завода стали домовладельцами и имели свой домашний скот и много птицы. Затем старушка со слезами на глазах повествовала: «Намедни новый комиссар приехамши, распорядился раздать всю птицу нашего отца родного Ивакина рабочим, а ночью рабочие отнесли назад всю птицу и пустили во двор хозяйский. — На этом месте старуха рыдала и, всхлипывая, продолжала: — Да разя мне полезет в глотку эта краденая у нашего отца Ивакина гусятина: я подавилась бы куском этого мяса в первый же обед! — Старуха так разрыдалась, что слов ее бормотка брат не мог разобрать… И вот дальше картина, которую ни один борец за освобождение России от ига коммунистов не должен забыть: стоят друг перед другом брат и старушка и плачут; слезы градом текут по их щекам и падают на матушку землю. Между прочим, старушка сказала, что если бы какой-нибудь рабочий не принес обратно хозяйской птицы и рабочие узнали бы об этом, то убили бы такого негодяя в тот же день».
Говорят, что перед смертью за несколько мгновений человек вспоминает всю свою жизнь и как кинематографическая лента проходят перед его очами все моменты его жизни. Многие утверждают, что перед смертью человеку хочется вспомнить и видеть перед собою один момент, который он считает очень важным в его ли жизни или в жизни людей вообще. Если вы спросите автора, какой момент и какую картину он хотел бы вспомнить перед смертью, то пишущий эти строки прямо скажет: тот момент, когда старуха и брат Иван стояли и плакали друг перед другом (для всякого мудреца довольно простоты).
Брат вернулся на завод и вскоре приехали освобожденные сам Ивакин и его администрация и рабочие. После недолгого разговора брата с Ивакиным последний зашел в завод и сказал рабочим, что всякое сопротивление кончено и начинается настоящая плодотворная работа. Золотое, брильянтами усыпанное перо не может описать трогательности встречи своего «родного отца» его рабочими. Брат Иван имел крепкие нервы и железную силу воли, но видя невиданную и невообразимую трогательность встречи рабочими завода Ивакина, брат Иван еще раз заплакал. Этого не поймет тот, кто не родился с русской душой.
Как раз на этом месте автор просит перечитать главы данной книги: «Закон естественного подбора» и «Ложная теория «воров» социалистов-марксистов и коммунистов».
Вспомните изречение Бенито Муссолини: «Наши фабриканты — гении промышленности, от которых зависит судьба, оклады и благополучие десятков тысяч рабочего народа».
Имея перед глазами пример Ивакина, процитируем два абзаца из главы этой книги «Ложная теория «воров» (социалистов-марксистов и коммунистов)».
«Но создание капитала и распоряжение средствами производства требуют от человека иногда не только знаний, которые может приобрести каждый, но и совершенно определенных способностей и талантов, являющихся в некотором отношении такими лее способностями, как способности к литературе или живописи. И как не всякий человек обладает литературным талантом, так и не всякий имеет талант для создания капитала и распоряжения им».
«Но если, даже, обратиться к тому времени, когда жил Маркс, легко заметить, что он просмотрел другую сторону положения: ту часть таланта работодателя, которая входит в состав так называемой прибавочной стоимости. Этим он ущемил человеческую природу, признав в человеке только его физическую силу и отказался видеть силу духовную, во всяком случае то ее проявление, которое характеризуется способностью создавать капитал и распоряжаться средствами производства».
За месяц с небольшим до своего выезда из Ново-Николаевска для ухода в эмиграцию, в начале мая 1920 года на открытии сада «Сосновка» автор встретил своего приятеля — сына кожевенного заводчика из села Кривощекова, что при ст. Чик. Сиб. жел. дор., Васю Мамычева. Этот обделыватель кож: россыпался перед автором мелким бисером, лебезил и заискивал и угощал всем, чем только мог в знак благодарности брату Ивану, вернувшему отобранный было их кожевенный завод.
Мамычев часто повторял, что брат Иван был их, свой, родной.
Следует объяснить название этой главы. Первым великим историческим документом автор считает доклад брата Ивана о двух миллионах пар сапог. Этим докладом и действиями по букве этого доклада брат Иван посрамил все бредовые социалистические теории, совершенно неприменимые в реальной жизни. Индивидуализм — жизнь, социализм — смерть. Второй великий исторический документ — эта книга с ее идеей создания Всеза-рубежного Русского Экономического Союза (ВРЭС), с описанием великого закона естественного подбора (отбора) и некоторыми другими главами, касающимися единой государственной доктрины и пр. Касательно последних строк этого абзаца многие увидят элемент нескромности и самовосхваления. Читатель уже знает, что в начале гражданской войны в Сибири наша с братом Иваном скромность погубила и армию Колчака и его правительство. Надо было нам похоронить по первому разряду скромность и тактичность и сказать, что или мы ляжем живыми в гроб или добьемся того, что наши проекты по оздоровлению тыла и превращение Сибирской армии в грозную боевую силу будут приняты правительством.
