- Эх, Левка-Левка, - показательно оскорбился Мора, - столько лет мы с тобою, можно сказать, рука об руку, делили и горе, и радости, и утешал я тебя, и поддерживал, а подарок ты на прощание приносишь не мне, а бессердечной старой кочерге.
- Скучно будет мне без вас, - развеселился Плаксин. Дверка из смежной комнаты приоткрылась, выглянула портниха:
- Месье Рене! Мадемуазель приглашает вас - взглянуть, все ли comme il faut?
Рене показательно вздохнул, поднялся с кресла и поставил сундучок на сиденье:
- Прошу прощения, господа - но долг зовет.
- Летите, херувим, - позволил Мора.
Платье на Аделаисе было цвета богемской зелени, что хорошо к зеленым глазам, но никак не к серым, и румяные щеки не так чтобы очень выгодно оттенялись зеленым цветом, но Рене промолчал.
- Посмотрите, все - так? - волнуясь, спросила Аделаиса, и Рене ответил ей с ласковым своим безразличием:
- Я подведу вам глаза зеленым, и в сочетании с бирюзовыми лентами и пудрой - все будет - так. Не бойтесь, фройляйн, я не брошу вас один на один с венским высшим обществом. А вдвоем нам кое-как, может быть, и удастся завоевать его снисходительность.
- Вы жестоки вдвойне, подавая мне надежду, - прошептала Аделаиса - так, чтобы не услышала портниха.
- Она француженка, по-немецки почти не знает, - тоже шепотом отвечал Рене, глазами указывая на портниху - та подкалывала Аделаисин подол и виду не подавала, что понимает, - Я не даю вам надежды, я предлагаю вам свою помощь. Благодаря почтенному своему возрасту я давно списан со счетов, как галантный кавалер, и со спокойным сердцем могу накрасить ваши глаза, не роняя вашей девичьей чести.
- А как же герцог Лозэн, что женился в восемьдесят?
- Где он - и где я, - вздохнул Рене.
- Жаль, что я не узнала вас раньше, - произнесла Аделаиса с таким отчаянием, что портниха подняла удивленно голову от подола, - И всего-то между нами было - какая-то тысяча верст...
- Я счастлив был бы любить вас, но вы опоздали, - Рене склонил голову в изящном поклоне, - всего-то на тридцать лет, Зверь.
- Зверь... - повторила, как эхо, Аделаиса. Ей стало вдруг ясно - и тридцать лет назад у нее, у такой нелепой и красной, не было бы с тогдашним Рене ни малейшего шанса.
Вечером, перед сном, Рене забрался в альков, обставил себя шандалами и принялся вязать на спицах какое-то ажурное безобразие. Мора с веселым недоумением за ним наблюдал.
- Что это будет, Папи? - спрашивал он, - Шарфик или чепчик?
- Сам пока не знаю, не мешай мне считать петли, - отозвался Рене, - возможно, шарф, на котором мне предстоит повеситься.
- Отчего так мрачно? - удивился Мора, - Вас пугает лежащее перед вами будущее?
- Ужасает, сын мой, - признался Рене, - но так жить даже веселее. Лучше ужас, чем скука.
- Это да, - согласился Мора, - я и вовсе проигрался в свою игру. Видел себя пять лет назад - алхимиком, учеником господина Тофана, великим отравителем - и не потянул. Ни кавалера из меня не вышло, ни алхимика - возвращаюсь к тому, что было, с поджатым хвостом.
- Ты неплохой алхимик, Мора, - возразил ему Рене, - со временем ты поймешь, что это не ремесло, а искусство, и прекратишь торговать собой. И все начнет у тебя получаться.
- Я не понимаю вас, Рене.
- Спасибо, что не назвал меня Папи, - Рене улыбнулся и поднял глаза от вязания, - Ты все поймешь со временем сам, без меня. Калейдоскоп повернется, сложит другой, следующий узор - и ты все увидишь сам. Главное - ты не бездарность, Мора. Меня всегда называли бездарностью - но ты, мой единственный ученик, не бездарность.
- Вас? - не поверил Мора, - Бездарностью? Каковы же были другие?
- О-о... - Рене театрально закатил глаза, - Но их уже нет. Так что беги в свой Кенигсберг, и госпожа Гольц не посмеет тебя презирать - ты давно ничем ее не хуже.
- Отчего вы не поедете с Плаксиным? - вырвалось у Моры, - Ваш месье Эрик...
- У моего месье Эрика новый, свежепостроенный, замок и в нем - новый, свеженабранный из курляндских выскочек, двор, - мягко возразил Рене, - и новые молодые фрейлины, и свой очередной гофмаршал... Я буду там - как пятое колесо в телеге, так ведь говорят русские? Есть в мире те, кого любим мы, и те, кто любит нас. Со вторыми легче, если что-то хочешь получить. И я поеду в Петербург, к своей Керубине, друг мой Мора.
Мора хотел было возразить - мол, герцог в свое время, сам под арестом, только что в лепешку не расшибился, чтобы вас вытащить - но решил, что это выйдет по-детски, и промолчал. В конце концов, Рене уже принял решение, взвесил все за и против, и ему лучше знать - что делать со своей жизнью дальше. Свобода воли...
В графской ложе Мора и Рене рядом, в соседних креслах, смотрелись забавно - изящный подкрашенный господин, тонкий и манерный, как графский вензель, и его эльфийский подменыш с глубокими ночными глазами, венецианская маска в паутинке морщин. Как треснувшее зеркало, в котором ловил Мора свое отражение. Аделаиса сидела по правую руку от Рене, белая от пудры, и не сводила с Рене подведенных зеленым глаз, все смотрела на него, а не на сцену. Левка в расставленной ливрее цветов Арно стоял за спинками кресел, Плаксин - бегал где-то, навещал в ложах двоих своих клиентов.
- О чем эта опера, Папи? - тихо спросил Мора, - Вы понимаете по-итальянски?
- Более или менее, - отвечал Рене, - Я знаком с либретто. Если в двух словах - о том, что, полюбив, мы теряем всю свою силу.
