В первый день Эдик некоторое время метался в поисках полка – никто не знал, где именно находится этот военный поселок. Спешащие на работу граждане отправляли совсем в другое место, чаще к одноименной станции метро. Наконец Громобоев вспомнил, что сменщик майор Мураковский дал ему свой домашний адрес и там были написаны номера автобусов. Отыскал в бумажнике записку, но даже с ней проблема не решалась, саму остановку, откуда отправляются эти автобусы, еще предстояло найти!

В итоге, немного поплутав, капитан выбрался из города на пригородном ЛАЗе, благо дорогу подсказал майор-пехотинец. Сначала Эдуард почти час трясся в рычащем автобусе, потом пересел в другой, такой же старый и не менее скрипучий и трясучий драндулет ЛиАЗ. Примерно через два часа он очутился в глухом лесу (так ему на первый взгляд показалось), где в воздухе замечательно пахло молодой хвоей, а узкое шоссе терялось под зелеными лапами теснившихся к обочинам раскидистых елей.

Поселок с одной стороны граничил с густым хвойным лесом, с другой – его теснила березовая роща. Деревья торчали всюду и в самом поселке: между домов и вдоль дорожек росли ели, сосны, березки и осинки. Лес стоял кругом, и, казалось, разбросанные среди могучих стволов несколько пятиэтажных панельных коробок да с десяток одноэтажных бараков времен войны словно грибы выросли из земли. Чуть поодаль виднелось лоскутное садоводство с «фанерными» домиками на клочках земли.

«Надо бы и себе участок попросить, – подумал Эдуард и улыбнулся. – Заведу кусты смородины и малины, посажу огурчики и помидоры».

Капитан показал упитанному дежурному прапорщику предписание и прошел через калитку КПП в часть. Огляделся: асфальтированные подметенные дорожки, покрашенные в красный и белый цвета бордюры, подстриженная трава – все как обычно в Советской армии. Сразу за воротами на постаменте возвышалось свежевыкрашенное зеленой краской семидесятимиллиметровое орудие времен Великой Отечественной войны. Отлично сохранившийся раритет, что говорит о славной боевой истории пулеметного полка.

Далее за огромной раскидистой черемухой, накрывавшей своими ветвями пушку, и стоящими ровным рядом несколькими роскошными елями спряталось двухэтажное здание штаба, покрашенное в розоватый цвет, и по бокам плаца две трехэтажные темно-желтые казармы. Замыкал асфальтированный квадрат желтоватый корпус столовой. Цветовая гамма как в дурдоме…

«Надеюсь, что ошибаюсь», – подумал Эдуард.

Начальник политотдела отдельного полка губастый подполковник Орлович встретил Громобоева слащавой улыбкой на одутловатом лице, выразил восхищение подвигами, долго жал руку и с интересом расспрашивал о войне. На огонек по зову шефа сбежались политотдельцы. Эдик рассказал пару страшных историй, пару веселых, пару грустных, потом перешли к делам. Орлович спрашивал капитана об элементарных вещах, которые наш капитан, увы, не знал или знал, но забыл. Подполковник начал хмуриться, кручиниться и под конец беседы не выказывал никакого оптимизма в отношении прибытия нового подчиненного.

– Я кое-что запамятовал, – оправдывался Эдик. – Контузия, ранения, госпитали, да и длительный отпуск подействовал расхолаживающим фактором, но я все в памяти восстановлю и наверстаю.

– Ну-ну, надеюсь, пора вспомнить о службе, иначе мы не сработаемся, – промямлил еле внятно подполковник. – Завтра встречаемся в Ленинской комнате батальона, начнем ее ремонтировать. Плакатным пером писать умеете?

– Увы…

– Понятно. А рисовать?

– С таким же успехом. И почерк у меня ужасный.

– Ладно, дам вам клубного писаря и личного художника. Срок окончания работ – через две недели.

Подполковник сухо пожелал успехов в работе и отправил капитана в танковый батальон принимать дела.

Едва Эдик вышел из штаба полка, как столкнулся нос к носу с рябоватым майором в годах. Громобоев попытался обогнуть его, но тот намеренно заслонил проход.

– Какие нахальные капитаны пошли! Не приветствует молодежь старых майоров…

– Привет, – буркнул Эдик и посторонился.

Но майор с колючими глазами и не попытался пройти, продолжая цепляться:

– А честь отдать? Забываем воинский этикет, ротный?

– Год как замкомбата, – буркнул Громобоев. – Поэтому даже перед старыми майорами не гнусь и не козыряю…

– О! Ба! Коллега! Наслышан, наслышан! – сменил тон и заворковал майор. Он даже радушно улыбнулся. – Ах, я обознался, лишь вчера вернулся после уборочной страды из Курской области, и мне сказали, что прибыл новенький, вместо Сани Мураковского! Это я для порядка выступаю: всех старших лейтенантов и капитанов здороваться приучаю, чтоб не забывались. Тебе, естественно, можно мне честь не отдавать!

– Естественно, я и не думал…

– Ну ты нахал. Мог бы из уважения к моим сединам и поприветствовать. Ах, какой ершистый. Ладно, ладно, шучу. А я майор Веселухин. Зовусь Владимир Васильевич! Для тебя можно просто – Володя. Уверен, сработаемся и позже познакомимся поближе…

– Полагаю, что так и будет, – ответил Громобоев и, попрощавшись, поспешил к себе в подразделение.

В батальоне его встретили довольно приветливо, как оказалось, предшественник в письме с фронта в красках обрисовал, кто к ним едет вместо него.

– К сожалению, я не танкист, а пехотинец, а в последние годы – горный стрелок, – попытался объясниться с комбатом Эдуард. – Виноват, но меня к вам распределили.

– Не журись! Сработаемся, – хлопнул капитана по плечу комбат подполковник Туманов. Комбату форма была к лицу, он был настоящим военным: молодцеватый, подтянутый, с решительным взглядом.

– Ерунда, мы из тебя сделаем настоящего танкиста, – заверил начальник штаба Шершавников. Этот майор с лицом, вырубленным словно из гранита, решительно достал из стола стаканы, дунул в них (едва не проткнув громадным носом-рубильником стеклянное дно), затем, словно фокусник, буквально из ниоткуда материализовал бутылку водки. Быстро манипулируя всеми этими предметами, начштаба при этом продемонстрировал крепкие руки настоящего молотобойца.

– Верно, прямо сейчас и начнем знакомство-инструктаж, – ухмыльнулся зампотех Изуверов и тоже громко дунул в немытый стакан. – Станешь у нас настоящим бронелобым!

Этот усатый зампотех пришелся Эдику по душе больше всех: улыбчив, молчалив, обаятелен, воспитан. Жаль только, он много курил гадостные дешевые сигаретки. Комбат с начштаба постоянно спорили по пустякам, а Изуверов больше помалкивал и при этом лишь хитро щурил свои карие глаза.

Одной бутылкой ограничиться не удалось, и ознакомление с жизнью танкистов для Эдика затянулось до полуночи…

Как-то так получилось, что с самого начала служба в Союзе не задалась и все пошло кувырком. Одно дело – война, где могут за героизм терпеть на майорской должности не специалиста, но зато бравого вояку, и совсем другое дело – мирный ратный труд в глубоком тылу. Тут нужны иные знания и умения, а их-то нашему капитану явно недоставало.

Конечно, Эдуарда порадовали некоторые обстоятельства: батальон был неполного состава, офицеров полный комплект, солдат в пять раз меньше прежнего, наряд дежурным по полку раз в две недели. Служить можно…

Сначала Громобоев навалился на Ленинскую комнату. Комбат выделил солдата-недомерка, который умел сносно и почти без ошибок писать по-русски, потому что был действительно русским в основном нерусском по национальному составу батальоне.

Этот Кашкин был, как говорится, тормознутым: буквально засыпал на ходу, часто на полуслове задумывался и замирал, все у него валилось из рук и делалось сикось-накось.

Непутевый молодой боец только прибыл из учебного полка из соседнего гарнизона и, казалось, был словно заморожен. Однажды он возьми да и выкинь такой фортель…

Дело было так. Батальон заступал в наряд, солдат не хватало, и, как Громобоев ни пытался отбить бойца, все равно недотепа Кашкин попал в состав караула. Как назло, по закону подлости, и Эдуард в последний момент был назначен дежурным по полку вместо прихворнувшего Изуверова. Внезапно среди ночи в дежурку ворвался взводный Раскильдиев. Узкие глаза лейтенанта-азиата заметно расширились, и в них стоял ужас. С порога он завопил: