2. Заблагорассудилось и обыденность стала миражом: Расстелилась гладь заката, гавань, всплески; Огонёк свечи – хмельным сраженьем, взрывом хохота сражён, И валялся под ногами окрик резкий; Навуходоносор – бой шагов, гул зиккуратов, конниц лязг — Грандиозный холод ка́мней Вавилона. Умопомрачительная толщина эпох и толща ласк, И промчались тени копий, непреклонны. В бездыханной улице рассусоливают скорбь особняки, На вратах: безвозвратные домочадцы. Особняком выстоять! Давай, ночь, в урочище сна вовлеки, Мне бы только до кромки жизни домчаться! Опознавший осень, луч фонарика, поглощённый тропой; Остроносая кирха прихожан кличет: Падает звон… Падшие листья… Падуя… Падая, пропой — О слиянии черт! Чёрт… Чёт… Нечет… Вычет. Моросящий дождь… Дож венецианский… Даждь нам пелену днесь, Дабы видеть: смертно, смутно, дамбы, дыбы; Чтобы правда вымощена обманом, чтобы город стал весь — Миражом, сквозь который мечтать смогли бы! 3. Как Цезарь преданный, ещё не веря, Стоит мальчишка, жизнь моя, да что же это… Вой стёкол выбитых, как будто зверя. И голос, втоптанный в снега… Меня, поэта, Накормят холодом, в глаза не глядя. С заправской лихостью мне проживать охота В высоком рыцарстве, подвинься, дядя, Здесь латы клятые и клятвы Дон Кихота! Здесь жизнь обглодана, здесь тело рвали Рычащей сворою, но путь, но взгляд околен. И ночи родины о счастье врали Колоколами колоссальных колоколен. Сноп фар постылая потьма рожала, Ржавела память, пошлостью лоснились рожи. Подставь, как к горлу остриё кинжала, Строку к глазам, путь станет снов дороже! Усекновенной полночью гордиться? На плахах Зимнего дворца искрились солью Немые вскрики, канувшие лица. Часы изрубливали тишину соболью: Сонм звуков медленных – бездонный, медный. И снега солнечного скатерть расстилая, Очаровал поэта мир, намедни, Околдовала город оглашенность угловая… Ключ Иппокрены Однажды, где-то в разгаре ветреного осеннего дня, волнообразно шумящего, раскачивающегося кронами, приглядываясь к деревьям, травам, ощути в привольную хаотичность листопада, я вдруг почувствовал присущую всему – невероятную, естественную лёгкость или беззаботность, или полновесное доверие всего ко всему, царящее в природе, – сменяя друг друга, меняя облик до неузнаваемости, или даже как будто бы соперничая друг с другом, да ещё, подчас, обладая лишь мигом для существования – участники жизни природы – не имеют в себе самих никакой трагедии, зависти, подлости, как это бывает сплошь и рядом у людей, напротив, все жители мира природы – вольны и спокойны, уступчивы, знающие своё общее начало, своё единство и поддерживающие его.
Борьба за «место под солнцем»– очень усл овна, скорее даже, театрализована, важен не результат, а процесс: эхо шелохнувшегося листа, всплеск голосочка птицы, стремительное завихрение падающего с высоты снега, дождя, каждого листика, «разбивающегося насмерть» – всё это лишь красивая декорация, фон для совершенно умиротворённой, гармоничной картины мира природы… Ни вражды, ни смерти, ни одиночества – ничего нет из постоянного набора человеческой жизни! Мне захотелось попробовать в строке этот «свободный, осмысленный хаос», хаос ради созвучия, жертвующий сиюминутным содержанием и даже смыслом! У нас слишком много подчас «содержательности жизни» и слишком мало ощущения или знания жизни и доверия к ней. Мандельштам неспроста у меня в эпиграфе, но как зачинатель торжества «беспамятной строки». «Каково тебе там – в пустоте, в чистоте – сироте…» Осип Мандельштам 1. В прах растеряв обитателей, облик, на облако глядючи, Тяжко вдыхаемый лёгкими, мой переулок, старея, Мерно светал под шагами, и скрипка Шагала витала… Сны захоронены в дни – как в курганах уложены вятичи. Скоро уже… Уже стали минуты… Скорее, скорее! Ревель. Свирель. И свирепость вандала Виндава видала… Ладно, пусть так, пусть прохладные статуи сквера и скверное Завтра – затравленно ждёт нас и дышит на ладан, и клянча Милостыню у глазеющих в строки, ох, строги, наверное, Выступят прутья из темени, будто бы рёбра из клячи. Славно скудеют шумы, словно губы поэта, поэтому Двор, оркестрованный хором созвездий и гоном звериным, Сладостно спит… Мне, горнистами горными, горнами спетому, Слякотно грезится грязь и взрыхлённая рыхлость перины. Жизнь – секундантам, а мне на дуэльной дистанции – вымыслы: Счастье. Оживших поэтов стихи – льются, время снедая [1]! Блеск антрацитовый – руки из жерла истории вынесли. …Нет ничего. Только пламенный сон. Только юность седая… 2. Ещё непроницаема, Ещё нет видимых причин. Лишь варево гудит: горсть звёзд, щепотка плача… Из глубины доносится, Как первый снег, во тьме неразличим, Латунный звук иль блеск, и ничего не знача, Врывается в строку – в разграбленное сердце октября, В холодную сумятицу, провозглашая: И трогательность плеч, и талый тлен теней – не зря, не зря! И чуточка тепла оплавленной свечи – большая. И вот уже лавина чувств, сквозь лаву лет, раскалена, Сжигая заживо, сметая быль и небыль, Вздымает, сокрушив, душа вольна, больна Разверзшейся возможностью прославить небо. Распахнуты стихи! В объятьях – сонм стихий! И сны пруда, И зыбкий край ночующего в поле стога. Всем звёздам салютующая молодость, рука горда. Улыбчивый ручей, спадая, слышен много. Ещё не приключился день, Ещё дрожащая пора, В разгаре целокупное витийство, в силе. Но чар моих чураются… Судьба стремительно стара. Глаза очнулись. Здесь. Качнулись к смерти. Все ли? вернутьсяснедать – здесь в значении «сокрушать». |