– Их мечети, – продолжал он, – намного выше всего, что строилось на Западе. Здесь много открытого пространства и нет леса колонн. Купола, кажется, парят над интерьером, пропуская много света. Соборы – это доказательство усвоенных уроков. Но в этой конструкции архитектор Жак-Жермен Суффло превзошел своих учителей. По сути, тут три купола, которые входят один в другой. И обратите внимание на фреску святой Женевьевы. Король Луи XV обещал посвятить ей эту церковь, если она его исцелит, и она, конечно, вылечила его.
– Похоже на мою бабушку, – сказал паренек, который мне кивал. – Она всегда торгуется со святой Бригиттой.
– Это очень по-человечески, – ответил профессор. – И кто знает, возможно, такие попытки договориться дают свой результат.
– Что вы имеете в виду? – спросила какая-то девушка.
– Смотрите, король Луи считает, что святой Женевьеве эта церковь понравится настолько, что она наверняка услышит его молитвы. Он начинает верить в собственное выздоровление. Лучше спит, лучше ест и так далее. Ему становится лучше. А ведь даже сам Господь сказал слепому, что это его вера спасла его. Не нужно недооценивать того, что может сделать чувство уверенности в себе. Это как раз то, что следует помнить нам, ирландцам. Мы благородный народ. Разве не наши монахи спасали классические греческие и римские рукописи? Работали в своих каменных хижинах, разбросанных высоко в холмах по всей Ирландии, копируя древние манускрипты и делясь этим с Европой, которая только выходила из мрачных времен Средневековья.
– Трудно быть уверенным в себе, когда у тебя на горле в течение восьмисот лет стоит английский сапог, – заметил рыжеволосый парень.
Многие студенты согласно закивали. Я словно перенеслась в детство, в нашу гостиную, и услышала, как дедушка Патрик рассуждает о Фенианском братстве, а потом поет: «Снова единая нация, снова единая нация! Долго Ирландия была провинцией, но снова станет независимой!»
Забывшись, я вдруг произнесла вслух:
– Снова единая нация.
Парень услышал мои слова.
– Послушайте, профессор Кили. Эта американка мыслит правильно.
Вся группа засмеялась.
– Добрый день, мадам, – сказал профессор.
Пожелай я вообразить человека, представляющего собой полную противоположность Тиму Макшейну, – это был бы он, мужчина, стоявший передо мной. Если Тим был большим и шумным, то этот незнакомец – стройным и гибким, и в нем чувствовалось спокойствие. У него были безумно синие глаза. Очень ясные. Он явно не пил. Приводя своих дам в Пантеон, я рассказывала им, как Фуко установил здесь свой знаменитый маятник; так вот, этот профессор напоминал мне такую же прямую и тонкую нить. Мне показалось, что его даже немного качнуло в мою сторону.
– Присоединяйтесь к нам, – позвал меня паренек.
Я хотела ответить, что не могу. Что я несчастна и, вероятно, уже нахожусь на пути в преисподнюю, поэтому мне неинтересны не только ирландские монахи, но и мужчины вообще. Профессора, похоже, шокировало такое нахальство молодого человека, и он начал извиняться за его навязчивость. Он был смущен. Показался мне очень застенчивым – таким уютнее с книгами, чем с людьми.
– Спасибо, – ответила я, – но мне не хотелось бы вам мешать.
– Что вы, мы будем только рады, – возразил профессор. – Не то чтобы я обладал какими-то великими познаниями, чтобы ими поделиться. Но идет дождь, а вообще, мы приветствуем американский путь развития, поскольку ваша революция была одной из самых мирных в мире.
– Мило с вашей стороны, – ответила я. – Я и сама рада, что Джордж Вашингтон и все остальные не стали никому рубить головы.
– А ваши близкие сражались против британцев? – поинтересовался парнишка.
– Мои родственники, весьма вероятно, живут, так сказать, с вами по соседству, – сказала я. – Потому что я ирландка.
– А откуда вы родом? – спросил профессор.
– Голуэй.
– Это мое графство, – удивился он. – А из какого таунленда?
– Таунленда?
– Ну, ваш родной поселок, – пояснил он.
– По словам моей бабушки, она родилась на берегу залива Голуэй, и это все, что мне известно.
– Как и мои родичи, – заметил он. – Родом из Коннемары. А как звали вашу бабушку?
– Так же, как и меня, – Онора Келли. Хотя сейчас я Нора.
– В Голуэе много Келли. А как фамилия ее родителей?
– Кили. В девичестве она была Онорой Кили.
Он засмеялся.
– Это фамилия моей матери. Ну, теперь вы просто обязаны присоединиться к нам. Не каждый день я сталкиваюсь с родственниками из Америкай.
– Америкай, – повторила я. – Вот и она всегда говорила так – Америкай.
– Это ближе к ирландскому языку, – сказал он. – Пойдемте.
Что я могла на это сказать? Что я падшая женщина, что место мне в аду, что у меня нет времени для экскурса во французскую историю? Но лица смотревших на меня молодых людей так напоминали моих юных кузин и кузенов! На самом деле я и сама была такой, и меня притягивал этот знакомый водоворот взаимного поддразнивания и шуток. Наверняка ни одной из этих девушек и в голову не придет переживать по поводу того, чтобы не стать одной из irréguliers, куртизанок или гризеток. Они скорее похожи на нас с Розой и Мейм, когда мы учились в школе Святого Ксавье, – тогда мы были невероятно уверены в себе и готовы ко всему. Как бы мне вернуться туда? Стать той, кем я была до Тима Макшейна. Стать в один ряд с этими студентками и послушать лекцию профессора Кили. Вернуться в школу и попробовать начать все с начала. Даже если ищейки преисподней уже вынюхивали меня, они все равно были снаружи, под дождем, а я сейчас находилась в Пантеоне.
И я осталась с ними, ходила от картины к картине, слушала профессора Кили, который рассказывал про Дантона и Робеспьера, подчеркивая, что даже самые достойные похвалы движения скатываются к насилию и беспорядкам, «так что в результате лечение становится хуже самого недуга».
Голос подал рыжеволосый парень, похоже, продолжая начатый спор.
– Но ведь это не мы грозим насилием, – возразил он, – а унионисты[56].
Профессор Кили обернулся ко мне:
– Я не уверен, что вы следите за политической жизнью Ирландии, однако этот молодой человек…
– Джеймс Маккарти, – представился паренек.
– …говорит очень правильные вещи. Ирландия очень близка к тому, чтобы получить наконец автономию, гомруль[57], обзавестись своим парламентом для контроля над всеми своими внутренними делами, но те, кто настаивает на том, чтобы Ирландия оставалась объединенной с Англией, – в основном на севере страны, – говорят, что готовы взяться за оружие и не допустить этого.
– Поэтому мы должны защищаться, – продолжил Джеймс Маккарти. – Вооруженные ирландские добровольцы сделают намного больше для получения гомруля, чем сотня речей в парламенте.
– С помощью Ирландского республиканского братства, – зазвучал еще чей-то голос.
– И Ирландской гражданской армии, – добавил третий.
– Мне кажется, – вмешался профессор Кили, – что нашей американской соотечественнице неинтересно многообразие военных возможностей Ирландии.
– О нет, напротив, – возразила я. – Мой отец, его братья и дядя были членами Фенианского братства. И даже участвовали во вторжении в Канаду.
– А вот об этом мне хотелось бы узнать поподробнее, – заинтересовался профессор Кили. – Мы как раз идем пить чай в Ирландский колледж тут за углом. И приглашаем вас присоединиться.
Я приняла приглашение и вместе со студентами направилась по небольшой диагональной улочке позади Пантеона к зданию медового цвета.
По пути профессор Кили рассказал мне историю этого заведения.
– Наш колледж сейчас расположен на Рю де Ирландес, но когда Лоуренс Келли – возможно, ваш родственник – сумел купить эту недвижимость в 1769 году, то она называлась rue du Cheval Vert, улица Зеленой Лошади. Там, видимо, уже тогда было зелено.
– Старинная, – заметила я.
