– Сам колледж был открыт почти за двести лет до этого, в 1578 году. За две сотни лет действия пенитенциарных законов… – Он вдруг умолк и вопросительно посмотрел на меня: понимаю ли я, о чем речь?

– Этот мерзавец Кромвель, – быстро отреагировала я. Ругать Кромвеля – всегда безопасное решение.

Профессор Кили кивнул.

– По ним католики не могли владеть землей, голосовать, служить в армии и получать профессию. Не имели права на образование. Сам католицизм был вне закона. Мессы запрещались, священников казнили, – сказал он.

– Верно, – согласилась я. В моем сознании всплыли воспоминания. – А еще за их головы назначалась награда. Приносишь голову священника – получаешь двадцать фунтов.

Немного истории от дедушки Патрика – и яркая картина надежно запечатлелась в памяти.

– Правильно, – подтвердил профессор. – Поэтому ирландская Церковь начала открывать колледжи вроде этого по всей Европе. Отец Джон Ли привез шестерых студентов учиться в Парижский университет. Король выделил нам здание тут, за углом, от которого отказались итальянцы со своим колледжем – тот назывался колледж Ломбардии. Там в часовне похоронены ирландские вожди кланов.

Я кивнула. Студенты уже прилично обогнали нас.

– Простите, заговорился, – извинился профессор Кили.

Он открыл большие двойные двери и провел меня через порог во внутренний двор. В Париже часто бывало: как только солнце начинает садиться, дождь прекращается. Последняя полоска света пробилась сквозь розовеющие облака и осветила пол, вымощенный каменными плитами, и сад в глубине двора.

– Как красиво, – восхитилась я.

– Да, – согласился он и указал на колоннаду. – Видите, над каждой аркой вырезано название епархии в Ирландии. Наши семинаристы прибывают сюда со всей страны.

– Семинаристы? – удивилась я и тут сообразила. – Так это колледж для священников?

– Конечно, – кивнул он.

– Значит, и вы священник? – спросила я, боясь услышать ответ. Он был очень приятным мужчиной, но я не собиралась затевать роман со священником – только не это.

– Я – нет, – ответил он. – Просто ректор любезно предложил мне здесь комнату. Я помогаю систематизировать их библиотеку.

– А как же остальные? – указала я на студентов, которые тоже зашли во внутренний двор.

– Все это студенты Сорбонны. Кто-то получает стипендии от правительства, у кого-то есть родители с деньгами, которые могут позволить себе послать их учиться за границу. Между Францией и Ирландией существуют давние прочные связи. Вы знакомы с ирландской историей, мадам Келли?

– Не так хорошо, как должна была бы.

В Париже сотни лет существует ирландский колледж? Я и представить такого не могла. Это уже не старушка Ирландия – скорбящая седоволосая мать. Так кто же были эти люди? Я улыбнулась и добавила:

– Во-первых, мадемуазель. А во-вторых, я бы хотела знать больше.

– Понял, – сказал профессор. – Тогда позвольте просто заметить, что в самые тяжелые для Ирландии времена в местах вроде этого можно было найти убежище. Сам король Джеймс вместе со своими последователями и ирландскими священниками получил приют в колледже Ломбардии. И многие офицеры Ирландской бригады… – Он осекся. – Простите. Вам это ничего не говорит.

– Faugh a Ballagh. «С дороги!» и «Помните Фонтенуа».

– Поразительно, – воскликнул он. – Вы знаете об ирландцах, которые сражались на стороне французов и нанесли поражение англичанам в битве при Фонтенуа!

– Я знаю об Ирландской бригаде, которую в Чикаго организовал Джеймс Маллигэн, чтобы сражаться за Союз. Я не могла забыть их боевой клич. Мои отец и дядюшки служили либо в бригаде, либо в Ирландском легионе.

– Это здорово, – сказал он.

– Да, но, знаете, по другую сторону тоже воевали ирландцы. Например, моя кузина вышла замуж за одного из солдат Десятого Теннессийского полка «Мятежные сыны Эрина». – Я остановилась. – Наверное, это ни о чем вам не говорит.

– Продолжайте, прошу вас. Но сперва наш чай.

Мы зашли в гостиную. Небольшой камин, много деревянных стульев. Молодая студентка принесла поднос с кружками чая. Кружки были глиняными, это не тонкая фарфоровая посуда, которую предлагают даже в отеле Жанны д’Арк. Выпечки тоже не было – просто толстые куски черного хлеба с маслом и джемом. Очень питательно – бабушка Онора и мама давали нам такое после школы.

И все на английском! Я и не осознавала, как истосковалась по беседам на родном языке. Как замечательно не задумываться о значении слов, которые не нужно переводить, и просто расслабиться, свободно вставляя их в свою речь. Вот так я могла сидеть с мамой и ее подругами вокруг очага в бакалейном магазине Пайпера, слушать, как они обмениваются какими-то историями, неторопливо судачат о том, кто нашел работу, кто ждет ребенка, а кто готовится умирать. Тогда я не воспринимала всерьез эту болтовню, но сейчас она казалась мне такой милой.

Я познакомилась с Антуанеттой из Дублина и Шейлой из Лимерика. Профессор Кили выступал в роли ведущего, подключая к разговору тихих и отмалчивающихся.

– Мэй, как идет твой перевод? – обратился он к одной из девушек, а потом повернулся ко мне. – Мисс Келли, познакомьтесь: это Мэй Квинливан из местечка Каррикмор – Большой Камень – в графстве Тирон. Она переводит на ирландский Les Misérables – «Отверженные» Виктора Гюго.

– Не весь роман, – поправила его Мэй. – Только некоторые фрагменты.

– Ну, а я живу рядом с домом, где когда-то жил Гюго, – сказала я. – Сейчас там музей. Вы могли бы туда сходить, чтобы получить немного вдохновения, постояв у него в кабинете. Приходите, а потом мы попьем у меня чая.

Слова эти сами собой сорвались с моего языка. Я еще никого к себе не приглашала.

Мэй явно колебалась, но сказала:

– Спасибо. Было бы неплохо.

– Профессор, вам я тоже буду очень рада, – добавила я.

– Благодарю вас, – ответил он.

И преследующие меня ищейки преисподней исчезли – до поры до времени.

Они таки пришли. Мэй, Джеймс и профессор Кили, который просил, чтобы я называла его просто Питер. О Гюго он знал больше, чем смотрительница музея.

– Он был очень взыскательным, – рассказывал профессор Кили. – Всю свою мебель спроектировал и вырезал сам. Представьте только!

Его поразило, что кто-то мог так хорошо позаботиться об обстановке, в которой жил писатель.

Питер не решался подняться ко мне на чай. Стеснялся. Джеймс Маккарти шепнул мне:

– Пригласите профессора снова.

Я пригласила – еще дважды. Наконец он согласился пойти с нами.

– Видите ли, – пояснил Джеймс, – ирландцев нужно приглашать несколько раз. Законы учтивости.

– У вас одна комната? – спросил профессор Кили, входя вслед за студентами в мою квартиру.

Я очень пожалела, что моя кровать не была спрятана в нишу. Это казалось не очень-то приличным. Но Джеймс Маккарти сразу направился к камину, где на маленьком столике их ждало угощение. Я подготовилась: потратила двухнедельные чаевые на выпечку и новые чашки с блюдцами. И все же немного беспокоилась из-за чая.

– Я смогла найти только «Липтон», – оправдывалась я, разливая чай из нового чайника.

– Мы принесем вам «Баррис Голд Бленд», – пообещал Питер.

– Любимый чай моей бабушки, – вздохнула я.

Он улыбнулся. Теперь уже расслабленно. Мне это показалось добрым знаком.

– Молоко? Сахар? – предложила я ему.

Я щедро насыпала сахара в его чашку и так же щедро налила молока – чай полился на блюдце и пролился на стол.

– Простите, – шепнула я и, поставив кувшинчик с молоком, стала растерянно оглядываться в поисках тряпки.

Будь здесь Тим Макшейн, он непременно наорал бы на меня: «До чего же ты неуклюжа!» или что-то в этом роде. Даже мой брат Майкл, вероятно, недовольно заворчал бы. Но Питер тут же сказал:

– Не беспокойтесь, – и вытер чай своим носовым платком.

Мы засмеялись.

– Эй, я тоже хочу молока и сахара, – заявил Джеймс Маккарти.

– О, конечно, – сказала я и передала ему кувшинчик.