С сестрой Хела связывали ровные отношения, тёплая и достаточно глубокая привязанность со стороны Бриттен побеждала ревность и нежелание делить с ней любовь матери. Сейчас, когда они остались одни, делить уже было нечего.

Вечером второго июня стемнело поздно. Дядюшка где-то шлялся по своим таинственным делам, Бриттен читала книжку, лёжа на кровати в спальне в мансарде, Хел штудировал учебник по ботанике в своей комнате этажом ниже. Он не любил включать музыку или телевизор во время занятий, поэтому отчаянный крик сестры услышал сразу. Отшвырнув стул, Хел бросился на выручку. На своём пути он не встретил никаких препятствий, даже дверь комнаты сестры, открывавшаяся внутрь, была гостеприимно распахнута. А на кровати жутко хрипела Бриттен, из последних сил отбиваясь от парня в чёрной одежде, душившего её. Издав боевой вопль ниндзя, Хел вбежал в комнату. Боль взорвалась ослепительными искрами в его голове, и Хел соскользнул в беспамятство…

– Держите, держите его, господин полицейский! Это же надо до такого додуматься, пытаться убить собственную сестру! Кто бы мог представить себе! – визгливый голос дядюшки то наплывал волнами и был слышен обострённо громко, то отходил куда-то на задний план. – Конечно, я был вынужден ударить его! Когда видишь такое… Странно, что я не упал на месте от сердечного приступа!

«Да ты здоров, как лось, жирный бездельник», хотел отреагировать Хел, но губы ему не подчинялись. Затылок раскалывался от боли. Застонав, Хел потянулся, чтобы ощупать его, но и это ему не удалось – одна рука потянула за собой другую. Наручники, догадался он. Но позвольте… он же пытался защитить Бриттен!

– Поднимайтесь, мсье Гедлер! – говоривший на французском языке полицейский дёрнул Хельмута за плечо вверх. – Эту ночь вы проведёте в муниципальной тюрьме. А там, глядишь, и ещё лет двадцать.

– Брит… – Хел захрипел, стараясь разглядеть сестру сквозь щёлочки глаз. Девочка лежала в беспамятстве на кровати, на её шее виднелись багровые пятна. Чёрный человек исчез.

Умело подмазанная бюрократическая машина двигается легко, почти без скрипа. Вовремя выносятся нужные решения, делаются правильные выводы, дают согласие именно те чиновники и на те действия, которые нужны режиссёру жизненной трагедии. Комиссар полиции смог оплатить карточный долг своего сына – и расследование было остановлено на начальной стадии. Прокурор оказал услугу своему доброму приятелю. Судья получил в подарок оригинал картины французского художника, имеющий явную тенденцию к повышению цены в будущем. Хельмут Гедлер ван Нек, коротавший дни до суда в одиночной камере, был признан виновным в нападении на сестру с целью убийства и тут же освобождён от ответственности на основании выводов психоневрологической экспертизы, обнаружившей у него начальную стадию шизофрении. Суд вынес решение о помещении Хельмута Гедлера в психиатрическую клинику под наблюдение врачей, и это могла быть государственная, равнодушная к пациентам клиника, если бы не добросердие его дядюшки, выразившего готовность оплачивать содержание племянника – вероятно, пожизненное – в частной клинике в кантоне Цюрих. Судебное дело отправилось в архив.

Сколько лет своей жизни помнила Юлия Файгофф, столько она и страдала от собственного мягкосердечия. Даже делая успокаивающий укол самому буйному из пациентов, действительно сумасшедшему, она жалела его. Человек ведь не властен над своим недугом. С физическим недостатком ещё можно примириться, научиться как-то жить с ним… а вот искажение психики способен осознать не каждый. Нет человека, способного признать, что чудовища, которые для него реальны, на самом деле не существуют. Их клиника была переполнена несчастными, бегущими от монстров разума, уверенными, что родственники мечтают их убить, командующими фантомными армиями преданных солдат. Встречались тихие безумцы, вроде герра Нирхейма из пятой комнаты – помещения в их клинике не называли палатами. Герр Нирхейм целыми сутками кормил невидимых голубей и разговаривал с ними, и только одно могло вывести его из равновесия – когда на поднос с завтраком забывали поставить пустую железную мисочку, с его точки зрения полную хлебных крошек для голубей. Фройляйн Мерси из одиннадцатой была, напротив, женщиной невротической, обожала примерять шляпки, что ей доставляли каждый день выдуманной почтой из Парижа – и упаси Господь какого-нибудь беднягу встать между ней и зеркалом или критически отозваться о том, что помещать живые цветы на шляпки уже не в моде. Пару раз фройляйн Мерси пришлось буквально отрывать от незадачливых санитаров, чей нескромный взгляд превысил степень дерзкой заинтересованности, дозволенную в высшем свете. Фройляйн Мерси перевалило за шестьдесят, пребывание в клинике ей оплачивали племянник с племянницей, управляющие её капиталом. Сестра Файгофф искренне любила всех своих «чудиков». Всё-таки частная клиника не имела почти ничего общего с государственной, где пациентов привязывают к койкам ремнями, избивают, пытают электрошокерами, где пахнет лекарствами и страданием. По сравнению с этим их клиника напоминает пансионат постоянного проживания для несколько излишне эксцентричных пациентов, любить которых было легко. Будучи в добром расположении духа, они легко подчинялись рекомендациям, шли на контакт, а если фройляйн Мерси и запускала иногда в медсестру пластиковой вазочкой с цветами – так нечего было становиться между светской львицей и её отражением в зеркале, которое, правда, существовало только в воображении пожилой леди.

Были, конечно, и пациенты, которых сестра Файгофф не понимала. В том числе и новенький из десятой комнаты. Молодого человека доставили к ним месяц назад и сходу определили в особо защищённую комнату, чтобы войти в неё, полагалось сначала определить местоположение пациента через специальный глазок широкого обзора. После – отключить подачу электрического тока на дополнительный засов, открыть стальную дверь и ещё одну решётку размером в дверной проём. Стены комнаты были обиты мягкой тканью, из обстановки убраны все предметы, которые могли бы послужить орудием убийства или самоубийства. По словам старшей медсестры, молодой человек, записанный в книге регистрации под именем Найл Кайзер, был помещён в их клинику за покушение на убийство, обладал неустойчивым характером и с ним следовало обходиться особенно осторожно, не обманываясь кротким отсутствующим видом пациента.

Симпатичный юноша заинтересовал сестру Файгофф и с женской, и с медицинской точки зрения, и за прошедший месяц она ловила себя на том, что оказывается у глазка его комнаты куда чаще, чем этого требовала производственная необходимость. Найл Кайзер между тем не делал ничего. Ничего не только агрессивного, но и вообще свидетельствующего о наличии интереса к жизни. Он то лежал сутками на своей койке, бессмысленно глядя в потолок, то сидел на ней, обхватив голову руками и монотонно раскачиваясь взад и вперёд. От еды не отказывался, хотя ел автоматически, не интересуясь цветом и формой того, что лежало на его тарелке. Сестра Файгофф знала, что подобная заторможенность – прямое следствие приёма маленьких жёлтых таблеточек, по три штуки которых пациент покорно глотал утром, днём и вечером. Нельзя сказать, чтобы производитель таблеток кого-то обманывал в инструкции к ним, они действительно гасили агрессивность и суицидальные устремления. Гасили вместе со всеми иными эмоциями, кроме голода, сна, потребности сходить в туалет. Сознание принимающего их постоянно будто парило в ватном облаке отсутствия всяких желаний. Со временем притуплялась способность сосредоточиться, слабела память, гасла реакция на опасность. Год подобного лечения – и пациент мог спокойно смотреть, как горит его рука, до тех пор, пока не почувствует боль и не начнёт рыдать, словно обиженный ребёнок. И лечение было необратимым. Сердце сестры Файгофф сжималось каждый раз при мысли, что ещё немного – и этот красивый юноша превратится в растение. Но ведь, по слухам, он был убийцей…