— У-у-у… — состроил дебильную рожу Ваня, увидев меня. — А это кто-о-о?.. А это моя Майка!.. — Он непослушными пальцами расстегнул рубаху и заглянул под нее: — Не-е-ет! Вот где моя майка!..
— Кушать будешь? — Я сделала над собой огромное усилие, но растянула губы в улыбке.
— Йа… не кушать буд-ду, я буд-ду жрать… — икая и заикаясь, выговорил мой благоверный, после чего рухнул на диван и захрапел.
Роняя слезы, которые полились так неожиданно, что я не сразу сообразила, что плачу, я стянула с Вани ботинки, штаны, а вот свитер, как ни пыталась, снять не смогла, потому что мужнины руки подниматься ни в какую не желали. Так он и остался лежать — в шерстяном свитере и с голыми волосатыми ногами… И впервые в жизни Ванечка показался мне вдруг таким отвратительным и жалким! А вспомнив о своей мечте подарить сегодня мужу ночь страстной любви, я опустилась прямо на пол возле дивана и разрыдалась в голос.
Удивительно, как я не разбудила Сашку. Еще удивительней, что, наплакавшись вволю, я прямо там же, на полу, и заснула…
…И мне приснилось море. Или океан. Медленные, ленивые, неправдоподобно бирюзовые волны облизывали желтый-прежелтый песок. А с синего-синего блаженного неба полыхало солнце! Да-да, все было именно такое — преувеличенно цветное, чувственное, яркое. Мне даже сравнить не с чем… Если только с фэнтезийным высокобюджетным фильмом, но тот не передаст и сотой доли красоты, что распахнулась вдруг передо мной. И я знала, что это сон. Но все равно обрадовалась возможности полюбоваться на сказку. Наверное, мне очень ее не хватало.
Я стояла лицом к океану, наслаждаясь его величием и спокойствием, слушала шепот гладившей песок воды, когда сзади послышался странно знакомый голос:
— Красиво.
Я не стала оборачиваться, решила поиграть сама с собой, догадаться, вспомнить, где я слышала этот голос.
— Не то слово, просто сказочно! — откликнулась я, словно разговаривать стоя спиной к собеседнику было вполне обычным делом. Впрочем, для сна годилось все. И все казалось сейчас привычным и приличным. Даже то, что я, оказывается, была без одежды. Но и это ничуть меня не смущало.
— Вообще-то я о тебе, — сказал невидимый собеседник. — Твои волосы… Они похожи на солнечные лучи. Можно, я буду называть тебя Солнышко?
— Пожалуйста, — засмеялась я, по-прежнему не оборачиваясь. — Только я вовсе не красивая. Когда ты увидишь меня…
— Я и так вижу тебя.
— Когда ты увидишь мое лицо…
— Я видел твое лицо.
— И как оно тебе?
— Ни у кого нет таких загадочных глаз. А твои веснушки — от них пахнет радостью и улыбкой.
— Разве радость имеет запах? А улыбка?..
— Все имеет запах. — Голос раздался совсем рядом, странно знакомый незнакомец стоял за моей спиной, я даже чувствовала затылком его дыхание. — Ты, например, пахнешь свежим хлебом…
— Тогда зови меня не Солнышком, а Булочкой! — засмеялась я в голос. — Кстати, это будет вполне справедливо. — Я хлопнула себя ладошками по выпуклому животу.
Теперь засмеялся мой собеседник:
— Если я назову тебя Булочкой, мне захочется тебя съесть. А Солнышко съесть нельзя — им можно только любоваться и греться в его лучах.
— Ты тоже будешь греться в моих лучах? — спросила я. И мне на самом деле захотелось узнать это.
— Я уже делаю это, — ответил незнакомец, и я почувствовала, как прохладная упругая кожа мужской груди коснулась моей шеи, плеч, спины, чуть более теплый и мягкий живот легонько прижался к пояснице, а чуть выше своих ягодиц я ощутила горячую твердость… Впрочем, все это длилось одно-два мгновения. Меня снова ничто не касалось; ни горячее, ни холодное, не прижималось к моей враз покрывшейся пупырышками коже.
Я резко обернулась. Сзади никого не было. Я опустила глаза и увидела следы на песке. Они вели через широкий, не менее сотни метров, пляж к полосе изумрудно-салатовой, преувеличенно красочной, как и все здесь, травы, простиравшейся до пальмовой рощи невдалеке, за которой начинался густо-зеленый, насыщенный манящей глубиной лес, а над ним, уже в самой-пресамой дали, вздымались голубовато-прозрачные горы…
Возле пальм стоял шалаш. Крытый пальмовыми же листьями. Широкими и даже издалека кажущимися прохладными.
Я не видела, но точно знала, что мой недавний собеседник ждет меня в шалаше. Но, как бы мне ни хотелось сейчас к нему — а хотелось мне очень-очень-очень, — я не спешила. Я решила сначала вспомнить, откуда я знаю этот голос. Но стоять, словно еще одна пальма, мне уже надоело, и я решила совместить приятное с полезным — вспоминать, купаясь в океане. И побежала в манящую прохладной бирюзой волну…
Вода оказалась теплой, нежной и ласковой, дно — пологим. Пока я входила в океан, прибой сначала ласкал мои голени, потом бедра. Я сделала еще пару шагов и невольно остановилась. Волны мягко ударялись туда, откуда вновь стала медленно разливаться по животу, а потом все выше и выше, сладостная пульсация, как тогда, в падающем самолете. Я отдалась неге, невольно выгнув спину и слегка раздвинув ноги. И подумала: а не смотрит ли сейчас на меня с берега незнакомец, и если смотрит — понимает ли, что я сейчас делаю, что ощущаю? Мысли о том, что за моим бесстыдством наблюдает мужчина, неожиданно доставило мне такое странное удовольствие, что я не сдержалась и застонала.
Но все-таки долгожданной вспышки на сей раз не случилось. Я зачерпнула в ладони воды и вылила на горящие желанием, напрягшиеся в трепетном ожидании груди, нежно провела руками по затвердевшим соскам, словно успокаивая их и обещая, что все еще будет. Скоро, скоро будет. Обязательно будет! Я знала это, я была в этом абсолютно уверена.
А пока я зашла в океан еще глубже и поплыла. Я снова ощущала невесомость, но сейчас она была ненастоящей, искусственной, вызванной пресловутым законом Архимеда, если только какие-либо законы продолжали действовать в снах… И все равно мне было хорошо. Я чувствовала себя почти счастливой. Я жила предвкушением счастья, я знала, что через пару-тройку быстротечных минут выйду на берег и окажусь в объятиях Матвея…
Я вздрогнула, мысленно произнеся это имя, поняла, что все время подсознательно знала, чей голос принадлежит незнакомцу, и стала тонуть. В самом прямом смысле. Я изо всех сил замолотила руками и ногами по воде, но неумолимо продолжала погружаться в пучину. Тогда я опустила ноги, в надежде достать до дна, но не достала, зато окунулась с головой и еле-еле сумела поднять ее снова над волнами, которые, как мне показалось, неожиданно стали больше… Понимая, что долго не продержусь, я жалобно заскулила и в дикой надежде бросила взгляд на берег — почему-то едва видимый. Неужели я успела так далеко отплыть от него?
Берег оказался пустынным. Зато в трех-четырех метрах я увидела голову Матвея и быстро взлетающие над водой руки. Он в пару мгновений несколькими сильными гребками доплыл до меня, подвел мне под живот руку и крикнул: «Держись!» Я обеими руками обвила его шею и забарабанила по воде ногами, помогая Матвею плыть, ведь у него осталась свободной лишь одна рука. Но я уже не боялась утонуть, я знала, что мы наверняка доплывем, — такая уверенность исходила от этого мужчины. Я успокоилась настолько, что сосредоточилась уже не на мыслях об опасности, а на руке Матвея, поддерживающей меня под живот. От наших движений рука постоянно скользила и перемещалась — то поднимаясь в район пупка, отчего мне становилось щекотно, то опускалась почти до самого «потаенного места», касаясь пальцами курчавой шерстки. Мне так и хотелось подтолкнуть эту сильную, нежную руку еще ниже, я и так уже что есть силы раздувала живот, делая для ладони Матвея своеобразную горку, но тут он вдруг вовсе убрал из-под меня руку и сказал:
— Вставай, тут уже можно достать до дна.
Я разочарованно опустила ноги и коснулась ступнями мягкого песка. Сделав несколько шагов к берегу, Матвей оглянулся на меня и улыбнулся:
— Испугалось, мое Солнышко?
