Кисет Военная буря джигита Али Швыряла в немирные страны. Глухая тоска по Отчизне вдали Томила, как старая рана. Затих в бурном сердце воинственный шквал… Грустя по родному аулу, В убогой лачуге он век доживал У древних окраин Кабула. Богатство скитальца – кинжал и кисет. Кисет расписной из сафьяна У сердца носил, как святой амулет Далёких вершин Дагестана. И в дряхлые годы ни ночью, ни днём Не смел он расстаться с кисетом. А люди гадали: что может быть в нём? Алмаз? Золотые монеты? Конец неизбежен. Почуяв беду, Старик, перед вечным покоем, За странный кисет и в тяжёлом бреду Хватался дрожащей рукою. Как только навеки закрыл он глаза, Отдав свою душу Аллаху, Служитель мечети кисет развязал С немым любопытством и страхом. Склонились безмолвно над тайной Али Соседи, как хищные птицы. И что ж они видят? Щепотку земли, родимой… В истлевшей тряпице. Папаха  В большом сундуке, облицованном жестью, Забыта владельцем, забыта Аллахом, Лежит – этот символ и славы, и чести — Пробитая вражеской пулей папаха. Папаха – не просто овчинная шкура, Рукой неумелою сшитая наспех. В ней блеск золотистый бухарского сура, Подкладка – искусно простроченный нансук. Как вольная птица, сидела когда-то Она горделиво на темени предка. И совесть под нею, хранимая свято, Мятежные думы будила нередко. А если он в вихре весёлого танца Носился по кругу, задорный и пылкий, Папаха – старинный убор дагестанца — Бывала заломлена лихо к затылку. Когда же любимая, с медным кувшином, Спускалась в долину со стайкой подружек, Папаху чуть сдвинув, вослед им спешил он Поить скакуна к говорливой речушке. Сражаясь без страха за волю Отчизны, Упал он с коня и залитую кровью Папаху, всегдашнюю спутницу жизни, Последним движеньем надвинул на брови. То в прошлом… Теперь же старушка седая В задумчивой сакле, в далёком ауле Откроет сундук и погладит, вздыхая, Печальную память, пробитую пулей.  Напутствие
Покойный дед – почтенный Исмаил, Приличья ради пригубив из рога, В прощальный час соседу говорил, От всей души, напутствуя в дорогу: – Мой сын, судьба превратностей полна. Им нет конца, не знаем, где начало. И мирных дней беспечная волна Забрасывает нас куда попало. Поверь, на трудном жизненном пути Мороз и зной тревожат не однажды. Построй из дружбы крепость, чтоб найти Опору в чёрный день в ауле каждом… – Теперь ты, дядя, станешь камнетёс? — Спросила я, не поняв смысла речи. А дедушка, в ответ на мой вопрос, Сказал: – Дитя! – обняв меня за плечи. — Как бич Аллаха бродит зло в веках, Грозя враждою – спутницей тревожной. И в час недобрый сакля кунака Для нас бывает крепостью надёжной! У могилы Хаджи-Мурата  Нет, не предан забвенью твой прах на чужбине, Где синеют просторы Ширвана, Шеки. Здесь могилу твою посещает и ныне Каждый путник, как прежде друзья-кунаки. Мрачно в старом лесу. Над задумчивой чащей Ветры Каспия грустные песни поют. Вековые дубы, словно грозная стража, Охраняют бессменно последний приют. Будто веря, что могут мятежные думы Пробудить неуёмную страсть бунтаря, Облака над гранитом кружатся угрюмо, Как жрецы в час молитвы вокруг алтаря. Гордый сын непокорных узденей Хунзаха, В схватку яростно кинулся ты не впервой. Только в этом бою удалую папаху Потерял навсегда, потерял с головой. Вдалеке от жилищ, рядом с лесом дремучим, Не гнетёт ли тоска по Отчизне, земляк? В снах ли видишь аул на заоблачной круче И каньон, где рождается с рёвом Сулак? Может, в полночь слепую, когда над полями, Словно бой беспощадный, бушует гроза, Слышишь страстный призыв к газавату имама, И невольно твой взор застилает слеза. Пусть потомки Нуцала, гяуры, мюриды Не тревожат напрасно извечный покой. Мир останкам твоим! Позабудь все обиды, Как забыли мы бремя вражды вековой. |
