Курица была уже у Мити и отчаянно билась в его сильных руках, но он держал ее крепко и принес благополучно во двор Котельниковых. Курица, радостно кудахтая на весь двор, устремилась к своим товаркам, а Маша зазвала Митю в домик и принялась угощать его чем Бог послал, а в доме у них по домовитости всего было вдоволь. Дарья-няня и мать Маши наперерыв угощали Митю. Чего только не наставили они на стол: и кофе с топлеными сливками и пенками, и варенья, и лепешек со сметаной и творогом. Митя, познакомившийся с Машей, уже не дичился; он пил, ел и болтал без умолку. Он подробно поведал о себе, сколько у него сестер и братьев, а уходя, заключил, что хотел бы всех их привести к ним в гости.
– Приводите, приводите, – сказали в один голос и Маша, и ее мать.
Митя на другой же день явился со всеми детьми перед высоким забором, отделявшим сад Долинских от палисадника Котельниковых. Все дети остались за забором, а Митя опять влез на него и воскликнул:
– Как пройти? Маленькие сестры не перелезут.
– Я перелезу сейчас, – откликнулась Анюта.
– Как можно, – возмутилась с той стороны Маша, – обойдите вокруг, через улицу.
– Нет, нет! – заговорили в один голос Митя и Ваня и принялись за работу. Они вытащили одну доску из забора, не слишком крепкую. Маша им запрещала, но они ее не слушали.
– Ничего, – говорили они, – забор наш.
После долгих усилий вытащили еще две доски, и в это узкое отверстие со смехом и шутками просунули сестер, а затем торжественно ввели их в палисадник Котельниковых – одну с оборванным подолом платья.
– Что вы это, как можно, – говорили в один голос Дарья-няня и Софья Артемьевна, – зачем через забор, через улицу было бы приличнее.
– Да вот, приличнее, – сказал Митя, – а вы сговоритесь-ка с нашими няньками. Они к вам сестер не пустят.
– Наверняка не пустят, – вторили ему сестры.
– Не пустят, а я уйду, – настаивала Анюта.
– Ты, известно, уйдешь, ты молодец девчонка, – сказал Митя смеясь, – а вот Лиза не посмеет.
– Оттого что Лиза – трусиха, – говорила Анюта, – оттого и не посмеет.
– Но ведь посмели, коли вы здесь, – усмехнулась Маша. – Ничуть не посмели, а потихоньку ушли, няньки наши чаи распивают и думают, что мы в саду, а мы вот где, – сказал Митя торжественно, и все дети расхохотались.
– И вас не хватятся дома? – спросила Софья Артемьевна с недоумением.
– И не хватятся, уж наверняка не хватятся до самого того времени, как прийти папочке. Папочка возвращается домой из присутствия в пять часов; вот в половине пятого они и пойдут искать нас по саду; не найдут там, пойдут на улицу, и уж как тогда злятся – любо-дорого смотреть!
– Бедные дети, – вздохнула Дарья-няня, – сироты без матери.
– Дети, брошенные без призора, – сказала Софья Артемьевна и тихо покачала головой. – Жаль их! Посмотри, – прибавила она тихо, обращаясь к дочери, – у меньшой барышни в пройме дыра, да и юбка оборвана.
Маша встала, взяла иголку с ниткой и позвала:
– Анюта, подите сюда, я зашью вам платье; не ходите так, нехорошо.
– Да что ж мне делать, если лопнуло!
– Как «что делать»? Зашить!
– Я не умею.
– А я вас научу, – сказала Маша.
– Жалкие дети, – шепнула ей мать.
– Ну, мама, не жалейте их так, я их буду беречь, – улыбнулась Маша, – мы вот познакомились, и теперь я позабочусь о них – страсть детей люблю.
И действительно, Маша, любившая детей без памяти, каждый день теперь играла с ними, и кур с ними кормила, и полола с ними вместе в палисаднике, и цветы поливала, да, кстати, и глядела, чтоб они не шалили, были чисто одеты, мыли почаще руки; она сама их причесывала, оправляла на них платья. Няньки скоро узнали об их знакомстве, но им это было на руку, оттого они Маше и не мешали. К осени обо всем узнал из рассказов детей и Николай Николаевич и отправился благодарить соседок за внимание к его детям. Целую зиму дети каждый день уж не через забор, а чинно – через улицу – ходили навещать соседок, а Николай Николаевич повадился ходить к ним каждый вечер. К следующей весне он, видя дружбу детей с Машей, решился и сделал ей предложение. Он был человек еще не старый – ему минул только сорок один год, а ей было уж двадцать пять лет, хотя нельзя было дать больше восемнадцати. И Маша согласилась. Она горячо полюбила детей Николая Николаевича, да и он был ей симпатичен. Только мать ее не уставала удивляться.
– Куча детей, – говорила она, качая головой, – мал мала меньше.
– Ну, что же такое, когда я их люблю! – отвечала Маша. – Ну, а коли больны будут?
– Ходить за ними стану.
– А мачеху невзлюбят?
– Да какая же я им мачеха? Я им Маша, их любимая Маша!
– А слушаться не будут?
– Почему это? Они всегда меня слушаются.
Словом, рассуждения Софьи Артемьевны были рассеяны Машей в прах; она целовала мать и говорила:
– Подумайте, маменька, счастье-то какое: дочь выходит замуж – с матерью расстается, а нам и расставаться не надо. Мы сделаем калитку в заборе, и вы будете ходить к нам каждый день обедать, а мы к вам – вечером, чай пить. Так-то заживем мы на славу! Маменька, милая моя!
И растроганная Маша крепко целовала мать.
Но Николай Николаевич взглянул на дело иначе. Он затруднялся, как сказать детям, что решил жениться. В воскресенье утром пошел он к обедне, горячо молился Богу, пришел домой и созвал в кабинет всех своих детей.
– Ну, дети мои милые, – сказал он им, – я должен сообщить вам очень важное, великое для вас и для меня известие. Выслушайте меня внимательно.
Дети насторожились.
– Бог взял у меня милую вашу маменьку. Остался я один; занятый службой, за вами приглядывать не имею времени, а за домом – и подавно. У вас шум, шалости, ссоры.
– Папочка, милый, – наперебой заговорили дети.
– Молчите и слушайте меня, – строго сказал отец. – В доме беспорядок. Я решился всему этому положить конец: я женюсь. Конечно, вам матери никто заменить не может, но… Агаша, о чем ты плачешь! Не плачь, а слушай; никто матери не заменит, но я вам дам друга, руководительницу, которую вы должны уважать и слушать как жену мою.
Девочки заплакали еще горше, а Анюта всплеснула руками и воскликнула:
– Но я не хочу, папочка!
Мальчики сидели, понурив головы, и молчали.
– Молчи… Анюта. Слушайте, дети! Я надеюсь, что вы будет довольны: я женюсь на Марье Петровне.
– На какой Марье Петровне? – спросил Митя, недоумевая.
– На Марье Петровне, которую вы зовете Машей.
– На Маше! – крикнули все дети в один голос. – Ах, папочка, милый папочка, – и все дети бросились обнимать и целовать его.
– Маша будет жить с нами!
– В одном доме!
– Будет играть, читать и гулять всегда с нами! Вот так папочка! Какое умное дело придумал, – восклицали дети, прерывая один другого.
Николай Николаевич был так растроган, что обнимал детей со слезами на глазах.
– Пойдемте сейчас к ней, – сказал он, и все дети стремглав побежали к соседкам, ворвались к ним в дом с шумом, с криком бросились Маше на шею и осыпали ее поцелуями.
– Маша, Маша! Ты теперь наша Маша.
– Ваша, всей душой ваша, – прочувственно говорила Маша, протягивая руку столь же растроганному отцу детей. Он поцеловал ей руку и обратился к своей нареченной:
– Но мне кажется неловко, что они зовут вас Машей и говорят вам «ты», это неуместно.
– Ах, нет, пожалуйста, – сказала она, – пусть я всегда останусь для них любимой Машей. Мне дорога их любовь, и мне дорого это имя.
– Как же! И мальчики? – с сомнением спросил Николай Николаевич. – Уж это как-то совсем… нехорошо!
– Что это, папочка, – сказал Митя негодуя. – Она моя Маша, я с ней первый познакомился и всех сестер к ней привел. Через меня и вы ее узнали, правда, Маша?
– Правда, Митя, я всегда буду ваша Маша, любящая вас и любимая вами, не так ли?
– Так! Так! – закричали дети хором.
Свадьбу не откладывали. Николай Николаевич спешил ввести в свой дом молодую хозяйку. Приданое сделали маленькое, простенькое. Маша говорила, что ничего ей не нужно – все у нее есть. Она сама сшила себе немного белья и три платья. Одно – для свадьбы – белое кисейное. Дарья-няня и даже Агаша помогали ей: подрубали платки. Настал Светлый праздник Пасхи. Как весело все они встречали его! Все пошли к заутрене, потом пришли разговляться к маменьке, и Николай Николаевич подарил Маше чудесный перстень. Она обрадовалась и удивилась, но смутилась.
