И вот прошел целый долгий месяц, прежде чем пришло письмо от генерала Богуславова.
«Племянник мой, – писал генерал, – уехал на Кавказ, не повидав родных, и, как я слышал, против желания своего родного деда – князя Дубровина. Что делал он на Кавказе, как жил, на ком женился, мне совсем неизвестно. Я даже не знал, что у него есть дочь. Вы поймете, что при таких условиях, имея двух дочерей и сына, я не могу взять чужое дитя, неизвестно как воспитанное, неизвестно в какой среде росшее. Все, что я могу Вам посоветовать, – это обратиться к князю Дубровину, так как мои уже далеко не молодые и незамужние сестры, живущие в Москве, и мой брат-сенатор не желают (мне это достоверно известно) взять на воспитание дочь племянника, которого они не знали и едва ли видели хоть один раз в жизни. Вероятно, князь Дубровин, родной ее прадед, сделает для нее что-нибудь. Было бы очень хорошо, если б он согласился отдать ее в какой-нибудь пансион и платить за ее воспитание. Я его иногда вижу и поговорю с ним. Он очень стар, боится умереть, не пристроив внука, и хочет во что бы то ни стало поскорей женить его».
– Женить внука! – воскликнул полковник. – В такие молодые годы.
– Посмотри, – сказала ему жена, которая держала в руках письмо генерала и дочитывала его, – он пишет, что князь дрожит над этим единственным внуком и, хотя определил его на службу, но не расстается с ним, держит его постоянно на глазах и желает видеть его женатым и пристроенным. Словом, все мысли, надежды и заботы князя сосредоточены на внуке. Он живет прилично своему положению и летам, но очень расчетливо, и копит деньги для внука.
– Из всего этого следует, что предложение заплатить деньги за Анюту в каком-нибудь заведении до́лжно считать зна́ком большого участия в ее судьбе, – сказал полковник не без горечи и насмешки.
– Напиши ему скорее! Князь стар, и если умрет, ничего не сделав для Анюты, то она останется ни с чем. Куй железо, пока горячо. Пусть он поместит ее в институт.
– Четырехлетнюю девочку отдать в институт! – возразил полковник. – Ты забываешь, что прежде девяти или десяти лет ее никуда не примут.
– Правда, – сказала жена полковника. – Как это грустно… Что же мы будем делать?
– Наташа, я, право, не узнаю тебя, – пожал плечами полковник. – Ты у меня добрая, сердечная, а сокрушаешься о том, что круглая сирота останется на наших руках. Я нынче же напишу князю, что все родные от нее отказались, и напомню ему об обещании поместить ее куда-нибудь. Если же он не ответит или умрет прежде, чем успеет распорядиться сделать что-нибудь для своей правнучки, то она останется у нас, и мы будем считать ее своей дочерью. Так ли, моя милая? А впоследствии вместе со своими дочерьми сами поместим ее в институт.
Наталья Дмитриевна подумала и потом сказала:
– Ты прав, пусть остается у нас: грешно не приютить сироту.
С тех пор она победила в себе чувство практической рассудительности и отдалась внушению сердца, а оно влекло ее к Анюте, о которой она искренне сокрушалась. Заботливо ухаживала она за ней и не считала ласк, которыми вместе с другими детьми осыпала ее.
Полковник сидел за письменным столом и старательно сочинял письмо к князю (он был не охотник да и не мастер писать письма, в особенности церемонные), когда денщик подал ему повестку на страхованное письмо из города К**. Полковник очень удивился, ибо никого не знал в городе К**, и тотчас послал за письмом. Когда он вскрыл его, то увидал незнакомый женский почерк и, желая знать, кто пишет, перевернул страницу и посмотрел на подпись: Анисья Долинская.
«Анисья Долинская, – подумал полковник, – сестра Анютиной матери, небогатая сестра ее. Не получая от нее ответа так долго, я уже перестал и ждать его. Письмо страховое!» – и полковник поспешно пробежал письмо. Вот оно:
«Милостивый государь!
Еще не оправилась я от тяжкой болезни, как узнала о постигшем меня несчастии – о смерти милой сестры моей, которую я ожидала к себе каждый день и уже устраивала мысленно нашу жизнь вместе, в одном городе, в соседнем доме. Это известие сразило меня и унесло остаток сил моих. Я не могу поправиться и все нездорова, и чем слабее я себя чувствую, тем сильнее во мне желание увидеть и обнять дочь сестры моей. Мой муж, по моей просьбе, желает принять ее как нашу дочь и воспитать ее с нашими детьми. Мы отыскиваем и осведомляемся, нет ли кого, кто едет в ваши страны, но никого найти до сих пор не могли. Оно и немудрено. Мы живем довольно уединенно, хотя и недалеко от Москвы, но в небольшом губернском городе, и в Москве никого не знаем. Если б у меня было побольше здоровья и побольше средств, я бы тотчас приехала за племянницей, но у меня, к сожалению, нет ни здоровья, ни денег. Я решилась обратиться к Вам с покорнейшей просьбой. Вы были столь добры, что приютили у себя мою племянницу, будьте добры до конца – довершите Ваше доброе дело: осведомитесь, не едет ли какое почтенное семейство в Москву и не возьмется ли оно довезти ко мне мою сиротку. Мой муж сам приедет за ней в Москву. Я знаю, это дело нелегкое, но надо же стараться каким-либо способом доставить в наш дом мою племянницу. Я жду не дождусь увидеть и обнять дочь сестры моей…»
Далее она в горячих выражениях благодарила полковника и его жену за то, что они приютили у себя сиротку.
– Жена! – вскричал полковник, и на его громкий голос прибежала Наталья Дмитриевна.
– Ну, вот и новости! У Анюты нашлись родные, настоящие, любящие родные. Сестра ее матери, Долинская… да вот, читай сама.
Наталья Дмитриевна прочла письмо, и лицо ее вспыхнуло.
– Видно, что добрая и сердечная женщина написала это письмо, – сказала она. – Анюте будет у нее хорошо, я в этом уверена.
– Да, но с кем мы ее отправим? До Москвы не одна тысяча верст. Это огромное путешествие. Притом девочку четырех лет не отправишь с корнетом гусарского полка.
И полковник залился добродушным смехом.
– Да, дело нелегкое. Надо справляться, искать. Конечно, не всякий возьмет ребенка в такое далекое путешествие.
Долго и безуспешно искали полковник и его жена человека, который мог бы и пожелал бы довезти Анюту до Москвы. Способные сделать такое дело в их окружении находились, но желающих – никого. Так прошло два года, проходил уже и третий. Анюта освоилась и, не помня своих родителей, считала полковника и его жену отцом и матерью, а их детей считала братьями и сестрами. Особенно нежно она любила свою сверстницу Леночку, не расставалась с ней ни на минуту и даже спала в одной комнате, в кроватке, близко придвинутой к Леночкиной постельке. И другую свою сестрицу, старшую Раису, и братцев, Володю и Алешу, любила она тоже, хотя и меньше, потому что они были старше ее несколькими годами. Сердце у Анюты было любящее, горячее, но зато и нрав был взрывной. Она была вспыльчива и во вспыльчивости своей необузданна. Наталья Дмитриевна безмерно баловала ее и на замечания своего мужа отвечала всегда: она сиротка! Несмотря на строгий запрет, прислуга не могла удержаться, чтобы не говорить о сиротстве Анюты, но Анюта была такое малое дитя, что пока не понимала ничего и не обращала внимания на намеки.
Полковник просил всех, кто ехал на Кавказские Минеральные Воды, искать случая отправить Анюту в Москву. На Воды приезжало много богатых помещиков, и он надеялся, что какое-нибудь семейство согласится довезти Анюту если не до Москвы, то до какого-либо города средней России. Наконец один из офицеров его полка уведомил его, что богатая княгиня Белорецкая, узнав о сиротстве Анюты и затруднениях полковника, желающего доставить ее к тетке, вызвалась довезти ее до Москвы. Она ехала со своими двумя дочерьми в четырехместной карете и просила прислать к ней Анюту в Кисловодск к первому сентября. Полковник получил это известие в конце августа. Терять времени было нельзя. Он позвал своего адъютанта и просил его проводить до Кисловодска Анюту, которую отправлял туда с нянькой.
Анюте минуло шесть лет. Прощание так поразило ее, что навсегда врезалось в ее память. Она живо помнила до конца дней своих, как полковник собрал всех детей в маленькой приемной, усадил их на стулья, а рядом приказал сесть и няне; как Наталья Дмитриевна, обливаясь слезами, села в кресло и взяла на колени Анюту, недоумевавшую о том, что происходит. В молчании посидели они, по русскому обычаю, с минуту, потом встали, крестясь, и ей приказали перекреститься. Полковник взял образ, благословил им Анюту и сказал:
