Заместитель министра иностранных дел А.А. Громыко и министр обороны Н.А. Булганин предсказывали, что «наступление Народной армии на юг может дать американцам повод поставить этот вопрос на сессии ООН, обвинить в агрессивности правительство КНДР и добиться от Генеральной Ассамблеи согласия на ввод в Южную Корею американских войск». Вызывает удивление, почему это мнение осталось лишь в проекте постановления, за рамками решения Политбюро. Возможно, потому, что оно расходилось с выводами самого Сталина.
Впоследствии стало документально известно, что проект резолюции ООН, осуждающий агрессию со стороны Северной Кореи, был подготовлен чиновниками Госдепа задолго до начала боевых действий.
Расчет на то, что США исключают Южную Корею из числа стран, которые они намереваются защищать в Азии, оказался ошибочным. Нам осталась неведомой новая американская директива в области безопасности СНБ-68, которая ставила задачу подготовки США к отражению агрессии против Южной Кореи, которой была оказана экономическая помощь в размере 100 миллионов долларов.
Сталин хорошо понимал, что после того, как в дело вмешались американцы, исход этой войны был предрешен.
Хрущев опять обратился со своими советами к Сталину: «Товарищ Сталин, почему бы нам не оказать более квалифицированную помощь Ким Ир Сену? Он сам человек не военный, хотя и партизан». Предложение Хрущева сводилось к тому, чтобы «…посадить где-нибудь (маршала) Малиновского с тем, чтобы он инкогнито разрабатывал военные операции, давал бы нужные указания и тем самым оказывал бы помощь Ким Ир Сену… Может делать то же и генерал Крылов, который командует войсками Дальневосточного военного округа. Сталин вновь очень остро реагировал на мои предложения».
Со слов Хрущева, Сталин уже было совсем смирился с тем, что американцы могут выйти на нашу сухопутную границу: «Ну что ж, пусть теперь на Дальнем Востоке будут нашими соседями Соединенные Штаты Америки. Они туда придут, но мы воевать сейчас с ними не будем. Мы еще не готовы воевать».
Сталин категорически не хотел ввязываться в корейскую войну. К его большому удивлению и раздражению, вступать в открытое столкновение с США не захотел и Мао, который в ответ на письмо Сталина от 3 октября 1950 года ответил ему, что он опасается развязывания третьей мировой войны. Сталин тоже считал, что официальное вступление Китая в войну нежелательно, поскольку это может повлечь за собой необходимость выполнения союзнических обязательств со стороны СССР.
Известно, что 13 октября 1950 года Сталин уведомил Ким Ир Сена о том, что «дальнейшее сопротивление бесполезно. Китайские товарищи отказываются от военного вмешательства. В этих условиях вам следует готовиться к полной эвакуации в Китай или СССР».
Личный военный переводчик Чжоу Эньлая Ли Юэжань, с которым я некоторое время работал в Москве и Пекине, рассказывал мне, как, не желая ссориться со Сталиным, китайское руководство в течение суток все же приняло непростое для себя решение об оказании срочной военной помощи северокорейцам. Теперь известно, что найденное компромиссное решение состояло в посылке в Корею китайских «добровольцев» и активной помощи им со стороны Советского Союза военной техникой и другими, необходимыми для ведения войны материалами.
Неся большие людские потери, китайские дивизии под командованием генерала Пэн Дэхайя быстро восстановили равновесие сил, и спустя некоторое время конфликтующие стороны были возвращены на исходные позиции.
Сталин попытался остановить корейскую войну дипломатическим путем. 14 февраля 1951 года была опубликована его беседа с корреспондентом газеты «Правда». Сталин предложил принять предложение народного правительства Китая о прекращении военных действий на существующей линии фронта. Призыв Сталина: «Мир будет сохранен и упрочен, если народы мира возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать его до конца» – услышан не был.
На консультации в Пекин и Москву был приглашен Ким Ир Сен. В Москву он приехал вместе с партийным секретарем Северо-Восточного Китая Гао Ганом. Принятое тогда совместное со Сталиным решение было таково, что «перемирие теперь – выгодное дело».
Надеясь на перелом в войне, американцы не собирались ее сворачивать. Более того, 21 июня 1951 года они потребовали от Генерального секретаря ООН рассмотреть вопрос о посылке дополнительного контингента войск государств – членов ООН, которые поддержали военное участие этой организации на стороне Южной Кореи, но свои войска пока не присылали.
Не медля, Сталин дал команду постоянному представителю СССР в ООН Я.А. Малику выступить по радиосети ООН и призвать воюющие в Корее стороны сесть за стол переговоров.
Малик всегда аккуратно выполнял поручения Сталина. Известно, что именно он в августе 1945 года вручил ультиматум японскому правительству, а затем ноту об объявлении войны. Американцы это хорошо знали и относились к этому дипломату с большим уважением.
Выступление Малика по американскому радио, которое состоялось 23 июня 1951 года, поколебало непримиримую позицию американского руководства. Громыко предложил американскому послу в Москве ограничить переговоры военными вопросами, не затрагивая политических и территориальных проблем.
Эти переговоры начались 10 июля 1951 года. Они были затяжными и заняли два с половиной года. И все это время на линии 38-й параллели, то затихая, то обостряясь, шла непрерывная позиционная война. Активные военные действия с земли переместились в корейское небо.
При планировании скоротечной войны не предусматривалось необходимости широкого участия северокорейской авиации. В военно-воздушных силах армии КНДР на ее начало имелось всего лишь 32 летчика, способных сесть за штурвал боевого самолета. Из них только 10 человек с большой натяжкой можно было считать летчиками истребительной авиации. У северокорейцев не было реактивных истребителей. Зенитная артиллерия была слабой.
Имея в своем распоряжении более 650 боевых самолетов, американцы за считаные дни войны сровняли с землей базовые аэродромы на северокорейской территории.
Советскому Союзу пришлось срочно направить нашу истребительную авиацию для прикрытия тыловых северокорейских стратегических объектов от налетов американской авиации. Необходимо было также защищать приграничные с Северной Кореей северо-восточные районы Китая.
Сталин крепко-накрепко обязал наших авиаторов ничем не обнаруживать своего физического присутствия на театре военных действий и ни в коем случае не пересекать линию фронта.
Вот как это описывает участник тех событий, Герой Советского Союза, генерал-майор Сергей Крамаренко («Коммерсантъ-Власть», № 24, 2000 г.):
«Летали в китайской униформе, с корейскими опознавательными знаками. Так и говорили: “Форма китайская, знаки корейские, душа русская”. Одно время нас заставляли даже переговоры в воздухе вести по-корейски. Писали на планшете основные фразы и команды. Надо скомандовать, что поворачиваем налево, – читаешь соответствующую запись. Тебе отвечают по-корейски, ищешь в своей бумажке, что это значит». Нетрудно себе представить, в какие сложные ситуации попадали из-за этого наши летчики при ведении скоротечных воздушных боев. Надо было еще выполнять приказ Сталина «не залетать за береговую линию». Учитывая небольшие размеры этого полуострова, не в полной мере можно было использовать превосходство наших самолетов в скорости. Советские МиГи имели скорость до 1000 километров в час, поэтому они больше летали по вертикали, чем по горизонтали, благо имели потолок более 15 тысяч метров.
Несколько лет назад мне пришлось работать в Южной Корее. Научно-исследовательский институт, в котором я трудился, располагался в Сувоне (город-спутник Сеула на оконечности одной из загородных линий сеульского метро), вблизи военного аэродрома. Каждое утро молодые южнокорейские летчики поодиночке и парами, с небольшим интервалом, с шумом отрывались от взлетной полосы и, совершив в небе небольшой круг, шли на посадку. Линия снижения самолетов как раз проходила перед окнами моего кабинета. С приглушенными двигателями они планировали мимо на аэродром. Пилоты с трудом сдерживали своих железных американских коней, способных летать за «два звука».
