В конце аудиенции Сталин еще раз внимательно посмотрел на Судоплатова и сказал: «Так как это задание важно для укрепления наших позиций в Восточной Европе и для нашего влияния на Балканах, подойти надо к нему исключительно ответственно».
Для себя Судоплатов нашел этот план наивным.
На следующий день, в рабочем кабинете Игнатьева на Лубянке, состоялось специальное заседание, на котором присутствовали еще трое людей из окружения Хрущева. Судоплатов несказанно удивился тому, что такое «деликатное» дело обсуждалось в столь широком кругу. «Раньше это происходило лишь наедине (Сталина с Берия). Я не поверил своим ушам, когда Епишев (в ту пору заместитель министра госбезопасности СССР по кадрам) прочел пятнадцатиминутную лекцию о политической важности задания».
Там же было зачитано письмо Григулевича к жене, из которого следовало, что если это будет необходимым, то он «добровольно» пожертвует собой во имя общего дела. Судоплатов понял, что Макс обречен.
«Через десять дней Игнатьев поднял оперативный состав и войска МГБ по тревоге и конфиденциально проинформировал начальников управлений и самостоятельных служб о болезни Сталина».
Тито остался одним из немногих врагов Сталина, которому удалось умереть в собственной постели. Он умер в 1980 году, оставаясь президентом республики, которую основал более тридцати лет назад.
Прав был Судоплатов, забраковавший план покушения на Тито. Позднее сотрудники югославских спецслужб не оставили от него камня на камне. Тито охранялся так, что никто из посторонних приблизиться к нему не мог. Никакие подарки с сюрпризами в руки Тито без предварительного просмотра попасть не могли. При возникновении нештатных ситуаций в помещении, где находился Тито, автоматически закрывались все двери. Так что террористу оттуда было не выбраться.
Можно не сомневаться, что Сталин все равно бы до него добрался.
Смерть Сталина подарила Тито еще 27 лет жизни.
Евгений Питовранов, автор неосуществленного плана устранения маршала Тито, долгое время продолжал работать по «специальности», сначала в Москве, потом в ГДР и Китае. Закончил карьеру начальником Высшей школы КГБ им. Ф.Э. Дзержинского.
«Добровольный» смертник Григулевич целым и невредимым вернулся в Советский Союз, где написал несколько исторических книг и стал членом-корреспондентом Академии наук.
Когда Судоплатова арестовали, то в числе других прегрешений ему припомнили, что он «самым трусливым и предательским образом сорвал операцию по ликвидации Тито». Стало быть, под приговором Тито была подпись не только Сталина.
Восстанавливать отношения с Югославией пришлось уже Хрущеву. Находясь в Белграде, он был вынужден сделать запоздалое признание: «Каждая страна выбирает свой путь в соответствии со своими традициями, со своей культурой».
Сказка о живом веществе
Во времена Сталина все, что было связано с научной деятельностью (студенческая дипломная работа, кандидатская или докторская диссертация, монография, семинар, конференция, конгресс), в обязательном порядке должно было начинаться и заканчиваться здравицей в его честь. Причина этого состояла в том, что Сталин считал для себя возможным определять, какие научные направления правильные, а какие неправильные, становясь, таким образом, как бы соавтором поддерживаемых лично им научных идей. Славословие в адрес Сталина было подтверждением политической благонадежности ученого. Моральный и экономический урон, который Сталин нанес российской науке, ощущался долгое время после его смерти. Сталин прозевал развитие атомной физики. Еще при его жизни пришлось поспешно догонять американцев, первыми создавшими атомную бомбу, что потребовало огромных финансовых затрат и не обошлось без воровства чужих технологических секретов. Теорию относительности Эйнштейна при Сталине называли не иначе, как «реакционным эйнштейнианством». Сталин посчитал буржуазной наукой кибернетику. Классическую генетику при Сталине объявили «продажной девкой империализма».
Сталин намеревался «подправить» великий русский язык, проведя реформу в языкознании.
При Сталине многие ученые, ставшие впоследствии всемирно известными, начинали свой творческий путь за колючей проволокой, в так называемых шарашках. Например, авиаконструктор Андрей Туполев, давший жизнь более 100 типам военных и гражданских самолетов. Не избежал этой печальной участи и создатель ракетной и космической техники Сергей Королев.
Вместе с тем около Сталина роились недоступные для критики псевдоученые.
В начале 1953 года Сталин решил устроить Ольге Борисовне Лепешинской, которая при его активной поддержке сочинила быль о небыли – сказку о живом веществе, очередной научный бенефис.
Двумя годами раньше я сам чуть было не клюнул на ее удочку.
В 1951 году я был первокурсником 2-го Московского медицинского института им. И.В. Сталина. Посещал биологический кружок, которым руководила профессор Маховка (имя ее я запамятовал). Однажды Маховка попросила меня принять участие в чествовании академика Академии медицинских наук Ольги Борисовны Лепешинской, которое должно было состояться в Политехническом музее.
Признаюсь, я тогда не знал, кто такая Ольга Борисовна Лепешинская и чем она знаменита, но приглашение профессора было лестным. Представлялась возможность выступить на публике с небольшим приветственным словом, текст которого Маховка должна была для меня написать. Для храбрости со мной пошел мой институтский товарищ.
Около служебного входа в Политехнический музей Маховка передала меня с рук на руки администратору, который лестницами и закоулками провел за кулисы. Там уже суетился распорядитель, который, сверяясь со своим списком, формировал президиум. Меня посадили крайним с правой стороны длинного, покрытого кумачом стола.
Большой зал Политехнического музея был переполнен.
Я был здесь в первый раз, но еще раньше читал о том, как тут неоднократно выступал Владимир Маяковский, дискутировал с духовенством нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский.
Какой-то ответственный чиновник из отдела науки ЦК партии открыл торжество. Смысл его выступления состоял в том, что благодаря заботе партии и отеческого внимания товарища Сталина к ученым в нашей стране сделано биологическое открытие мирового значения. Автор этого выдающегося открытия – Ольга Борисовна Лепешинская, которой недавно было присвоено звание лауреата Сталинской премии.
Со стула, поставленного около трибуны, поднялась скромно сидевшая там благообразная 80-летняя старушка со значком депутата Верховного Совета СССР на левом лацкане пиджака и знаком лауреата Сталинской премии на правом лацкане. На несколько минут зал взорвался аплодисментами.
Я плохо ориентировался в происходящем и нервно теребил букет цветов, который мне предстояло вручить «божьему одуванчику».
Выдержки из выступления Ольги Борисовны Лепешинской привожу дословно, поскольку к концу того же года издательство «Молодая гвардия» (тиражом 50 000 экземпляров) выпустило эту «научно-популярную лекцию» отдельной брошюрой.
«В течение 100 лет в биологии господствовала клеточная теория реакционера в науке и политике немецкого ученого Р. Вирхова, – начала Ольга Борисовна. – Вирхов считал, что клетка есть создание творца небесного, и совершенно отрицал возможность ее развития. Клетка, по его мнению, происходит только от клетки, жизнь начинается только с клетки, и до клетки не было и нет ничего живого.
Во всех учебниках и руководствах по биологии и патологии говорилось, что клетка – это “основа жизни”, “единица жизни”, что организм – это сумма клеток».
Далее Ольга Борисовна позволила себе небольшое философское отступление:
«Клетка, несмотря на развитие морфологических и физиологических наук, и по сие время оставалась таинственной незнакомкой, в которой много невыясненного и неизученного.
Причина такого обстоятельства заключается в том, что многие ученые не руководствовались учением Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и не изучали клетку в ее движении и изменении, в ее развитии и происхождении.
Таким образом, оказывается, что учение о клетке и есть тот уголок науки, где до сих пор еще фактически ютятся отживающие идеалистические взгляды, задерживающие продвижение науки вперед».
