Эта улыбка. Запах табака, спиртного и пота. Этот изучающий взгляд.

Это он.

Тот тип с вечеринки.

— Что ты здесь делаешь в такой поздний час? — мужчина подносит бутылку пива к губам, внимательно окидывая меня взглядом, а в моем горле образуется знакомый комок из слов, испытывающий меня жжением. Пальцы в карманах дрожат, ладони сжимаю в кулаки, по какой-то причине не отрывая взгляда от светофора, словно зеленый свет вытащит меня из проблемы без моральных и физических увечий.

Но ноги уже трясутся. Колени подгибаются. Мужчина давит на меня тяжестью своего тела, я прекращаю разбирать его слова. Знаю только, что он обращается к стоящим у дверей бара друзьям.

Не моргаю. Не свожу внимания с сигнала светофора. Ладонь мужчины опускается мне на ягодицы, нагло щупая их, а сам он поддается ко мне, приставив горлышко бутылки к губам. Что-то говорит. Но я оглушена роем мыслей в голове. Не отвлекаюсь, начав нашептывать мольбы о свободе.

Как в тот раз. Непристойные прикосновения. Его влажные от алкоголя губы, прижимающиеся вплотную к моему уху. Не замолкает. Не слышу его. Нет желания копаться в столь извращенном дерьме, что изливается на меня одним человеком.

Зеленый. Дай мне зеленый свет.

Голоса его друзей громче. Они приближаются, заинтересовавшись его рекламой моего тела, этот тип не зря так яро тянет ткань моей кофты вниз, стараясь открыть больше участков кожи. Нервно сжимаю футболку, не давая ей съехать с плеча подобно верхней одежде. Чувствую, как кто-то позади касается пальцами моей шеи, убирая растрепанные локоны. Кто-то хлопает меня по заднице, вызывая жалкое мычание глубоко в глотке. Рвано вдыхаю. Паника увеличивается, когда позволяю себе разобрать один из вопросов, адресованный русому мужчине, вовремя убравшим с меня руку: «За сколько её можно предложить?»

Зеленый — и срываюсь. Просто с места. Несусь, не оглядываясь, не позволяя сбитому дыханию лишить меня возможности на спасение. Ни о чем не думаю. Ничего не вижу перед собой. Только проложенный в глубинах сознания маршрут до дома.

Бегу. Но в носу до сих пор стоят отвратительные запахи уличных мужчин, а на теле ощущаются их пошлые прикосновения.

Не понимаю, как оказываюсь в стенах безопасности. Срабатывает механизм, отключающий мой мозг. Остается работать только тело. И мои ноги несут меня в дом. Прихожу в себя в момент щелчка последнего замка. Сжимаю дрожащими пальцами ручку. Стою с полусогнутыми коленями. Ноги трясутся. Смотрю в пустоту, от давления все перед глазами смазывается, покрываясь бледной пленкой. Дыхание рвет высохшее за время побега горло. Не сразу решаюсь отпустить ручку двери. Делаю шаг назад. Мороз сковывает, но речь идет не о том морозе, что окутывает город по вечерам. Это не природа. Это лично мой холод. Лед ужаса. Он остается на дне, не давая освободиться от полученных эмоций. Страх. Отступаю назад. С болью в груди сжимаю ткань футболки, которая немного съезжает с плеч, ведь этот тип нагло добивался спустить мою одежду, чтобы показать больше моего тела. Рваное дыхание. Головная боль.

Мне… Мне нужно что-то. Хотя бы простое успокоительное, я… Я не могу прийти в себя. Приоткрываю дрожащие губы, выдавив жалкий писк, и разворачиваюсь, качнувшись на слабых ногах. Стремлюсь скорее попасть на кухню. Но сегодня не мой день.

Встаю на пороге, широко распахнутые глаза примерзают. Стискиваю ледяными пальцами футболку, выгляжу небось обескуражено. Надеюсь, испуг не слишком «кричит» в моем взгляде.

Дилан стучит ручкой по своей щеке, искоса уставившись на меня. На столе разложены учебники и тетради, вид у парня занятой, но усмешка проскальзывает на губах:

— Видишь, что ты сделала со мной? — пускает смешок, махнув рукой на учебники, но я не меняюсь в лице, продолжая ощущать, как тело потрясывает от прихватывающей судороги.

— Я ничего не понимаю, — признается. Он… Пытается шутить или…

Сглатываю, взгляд начинает носиться по полу в догадках и мыслях. Столько… Столько дерьма, мое сознание в полнейшем хаосе. Всё слишком запутано в моей голове, я не могу этого выносить, я…

— Что? — Дилан спрашивает, вынудив напугано взглянуть на него. Парень щурит веки, наклонив голову немного вперед, словно пытается что-то расслышать. Я… Я бубнила под нос? Боже. Надо уходить.

Чувствую, как дрожат колени.

— В чем дело? — О’Брайен хмурит брови, опустив ручку на корешок исписанной тетради. Не сводит с меня глаз, открыто изучая мое бледное, немного вспотевшее лицо.

— Тебе нехорошо? — пытается догадаться самостоятельно, ведь молчу. Голос просто напросто не способен прорваться сквозь сжимающуюся глотку. Мой организм всё еще охвачен паникой. И она не пропадает, словно я до сих пор там. На улице. В темноте с этими мужчинами. От упоминания произошедшего волна мурашек проходит под кожей.

— Эй, — парень сам начинает нервничать, что выдает, когда притоптывает ногой под столом. Черт, хватит молчать. Переводи тему.

— А-а… — вдыхаю слишком резко, неестественно расправив плечи. — Никаких новостей от твоей мамы? — глотаю боль в горле. — Ну… По поводу их возвращения, — уточняю, ужасаясь тому, как демонстративно и заметно мой голос становится тише в конце сказанного, словно я вот-вот сорвусь на рыдание. Насильно смотрю в глаза Дилану, видя на его лице только хмурую озадаченность моим поведением. Он отвечает покачиванием головы, не позволив мне сбежать от первичного вопроса:

— У тебя что-то болит? — судорожно вдыхаю, заморгав с горячей жидкостью в глазах, и хочу дать уверенный ответ, но вместо победной убежденности выдаю рваный выдох. Знакомо ли вам состояние, когда вы находитесь на грани? На самой грани эмоционального срыва. Когда ваше горло сжимается, а попытка говорить обрывается плачем? Вот этого я боюсь, поэтому поднимаю ладонь, как бы говоря «всё нормально», а сама спешу развернуться и скрыться с его глаз. Ноги нервно семенят по паркету к лестнице.

Чувствую. Взрыв. Я сейчас… Невольно распахиваю рот, накрыв его мокрой ладонью, сутуля плечи. Будто меня вот-вот вырвет. Тошнота из эмоций.

Терпение. До ванной. Дотерпи до ванной, Райли.

И как мне удается в таком нестабильном состоянии уловить скрип ножек стула об пол?

— Райли? — судя по голосу — Дилан выходит в коридор. Боюсь, что он кажется достаточно близко, чтобы рассмотреть мои красные глаза, в которых кипят слезы, так что хватаюсь за перила, развернувшись, и не прогадываю, ведь по какой-то причине О’Брайен никогда не подходит ближе, когда мое внимание обращено на него. Помните про то расстояние, нерушимое им? Он хранит его. Между нами.

Дилан скован не меньше. Он сует ладони в карманы джинсов, переступив с одной ноги на другую:

— Тебя… — уверена, его одолевает чувство неправильности, как и меня, поэтому он спрашивает с сомнением. — Тебя кто-то обидел?

Да, но тебя, О’Брайен, это не касается, ведь… Боже, я не имею права грузить тебя, понимаешь?

…Агнесс касается его плеча. Он ей улыбается…

И в грудь бьет обида. Опять. Она самая, но обретающая большую силу, поэтому не справляюсь, не закрываю её в себе, а выдаю с неприязнью, дабы со злостью задеть парня:

— Перестань докапываться, — нет…

Стискиваю зубы. Оно срывается. Само. И мой разум охвачен ужасом: я более не контролирую свои эмоции.

Лицо парня меняется моментально. В одно короткое мгновение взгляд больше не выражает неуверенность. Он смотрит с негативным, грубо говоря, охерением, вижу, как дергаются его брови, а морщинок на лбу из-за хмурости становится больше:

— Что? — моргает, облизнув губы и сделав короткий, но угрожающий шаг к лестнице. — Что ты сказала?

Фыркаю под нос, поворачиваясь к нему спиной, чтобы продолжить взбираться на второй этаж, но следующие слова, брошенные в затылок, вынуждают сойти с намеченного пути.

— Харе так себя вести!

Оглядываюсь, тяжело дыша, и спускаюсь на несколько ступенек, не сводя бешеного взгляда с Дилана:

— Как я должна говорить с тобой? А?! — не помню, чтобы когда-нибудь в своей жизни я так сильно повышала голос. С возмущением щурюсь, окинув парня презренным взглядом: