— Как?! Ты мне не друг! — не замечаю, как продолжаю наступательную атаку. Если бы я могла взять себя в руки, то обратила бы внимание на важный факт: я — наступаю, Дилан — отступает.

Но сейчас мне плевать.

— Успокойся! — он повышает голос в ответ, срывая его на хрип.

— Перестань указывать мне! Ты — никто! — это мой взрыв. Будто всё то, что копилось внутри за семнадцать лет, вырывается. И мне не остановить этот процесс при всем желании.

О’Брайен уже вытягивает ладонь, указывая на мою близость к нему, но хлопаю по его запястью, крича:

— Это ты! Ты здесь! Ты в моем доме! И я буду говорить с тобой, как захочу!

— Успокойся! — он лишь повторяет вполне разумную просьбу, а я вновь бью его, но уже по второй руке, которой он держался за перила, пока отступал назад:

— Хватит указывать мне! — все… Все указывают мне! Хватит! Довольно! Я нажралась этой общественной блевотины!

— Ты — ненормальная! — Дилан встает твердо на месте, решаясь больше не отступать, и указывает на меня пальцем. — Перепады твоего настроения — больные! Попробуй провериться у врача, психичка!

Крик застревает в рваном горле. Составляющие моей пустоты падают в пятки. Взгляд выстрелом пронзает лицо О’Брайена. Тот тяжело дышит, медленно опуская руку. Смотрит в ответ. Я не глотаю кислород, постепенно ощущая усиление приступа удушья.

Мой отец. Называл так. Мою мать.

Новой волной конечности охватывает дрожь. Не моргаю, стуча зубами от злости:

— Да пошел ты… — дрянной шепот. Дилан же наоборот выдыхает, словно вынуждает себя притормозить:

— Ладно, — поднимает ладони. — Давай…

— Пошел ты! — собственный крик оглушает. Отключаюсь. Нет контроля. Пихаю парня в грудь, нездоровым голосом посылая его:

— Пошел ты! — атакую, толкая О’Брайена без желания остановки.

— Райли… — он старается только защищаться от моих ударов, сам осторожно ступает спиной назад.

— Пошел ты! Вон! — перед глазами всё плывет. Черные пятна. Боль подобна мигрени. Я не могу осознать, что творю. Мое тело само решает применять физическое насилие.

— Хватит! Успокойся! — Дилан пытается перехватить мои руки, но вырываю их, продолжая наносить ему вред:

— Заткнись! — не узнаю свой голос. Это не я… Не я.

Прости, Дилан. Я не хочу бить тебя.

Бью его кулаками, толкая от себя. Дальше. Сильнее. Мощнее. Громче.

— Райли! Всё! — он рвет глотку, умудряясь сцепить пальцы на моих плечах.

— Заткнись! — уже давно опущен взгляд. Не соображаю. Словно в голове остается одна программа — бить. Чем и занимаюсь, начав пинать парня ногой, руками давя на грудь, ведь Дилан перестает отступать, активно трясет меня за плечи:

— Успокойся! Всё! — просит. Грубее дергает меня, отчего моя голова начинает запрокидываться, вызывая путаницу в мыслях. Они как до безумия тяжелые алюминиевые шарики бьются о стенки черепа, выводя меня из рабочего режима. Мои руки сгибаются в локтях, тыльные стороны ладоней еле касаются моей груди, пока О’Брайен трясет меня.

Назад, вперед. От себя. К себе.

И в голове осыпается программа. Как хрусталь разбивается. Настолько непрочна моя нервная система. Я слышу, как она рушится, вызывая во всем теле ответный спазм.

И наступает поражение клеток мозга. Застываю, громко вдохнув, но не выдыхаю. Дилан замечает резкую перемену на моем лице, поэтому прекращает трясти меня. Ужасом пронзаю грудную клетку парня, пока тот приводит свое дыхание в порядок, еле проконтролировав тон охрипшего голоса:

— Т-ты чего? — шок. Он ошарашен, лишен слов. Держит меня за плечи, чувствую, какие горячие у него ладони. Он мнет ткань моей кофты, открыто переводя дух:

— Тихо, — всё еще с давлением просит меня прийти в себя, но я уже сомневаюсь в своем здравом смысле. Боюсь поднять огромные глаза на его лицо, боюсь зрительного контакта с человеком, который мычит, то и делая, что нервно сглатывая:

— Райли? — осторожно дергает меня, вот только отворачиваю голову, приоткрыв рот. Боже. Что вообще…

— Всё? — Дилан ослабляет хватку, начав растирать мои плечи, будто я замерзла. — Ты вообще меня слышишь? — морщусь. Всё Оно разливается по телу, Оно никуда не уходит,

Оно во мне.

Уйди из меня.

Грубо убираю ладони парня. Хватаюсь за перила, ощущая на себе пристальный взгляд, пока спешу вялыми ногами наверх. В ванную. Закрыться. Уйти. Спрятаться.

От самой себя? Безумие. Не от мира мне необходимо скрываться. Всё Оно во мне.

Я — и есть Оно.

***

Ночь. Тонущая во мраке комната. Крышка пианино поднята. Она головой лежит на клавишах, пальцами водя по самой первой, самой тяжелой. Мучительно знакомой по звучанию.

«До».

Давит на неё — и звук распространяется по помещению, забираясь в каждую щель. Ни один мускул на лице девушки не дергается. Повторяет нажатие. «До».

И слезы вырываются из-под опухших век, но выражение лица Райли не меняется. Такое же пустое и бесчувственное.

«До».

Ночь. Его темная комната. Сидит на кровати, вертя в руках телефон. Не набирается смелости позвонить матери и спросить о её поездке.

И кого пытается обмануть? Чуть сильнее ему хотелось бы попросить Митчелла к телефону, чтобы уточнить один нюанс, касающийся… К черту.

Бросает мобильный на тумбочку, рухнув на подушку лицом. Поворачивает голову, уставившись во мрак. Лежит без движений, даже без мыслей. Психологическая передышка, оканчивающаяся довольно внезапно, когда рука сама решает потянуться к тетради, что лежит под подушкой. Приподнимает голову, переворачиваясь на спину, держит пальцами тетрадь, неаккуратно перелистывая, пока не выпадает небольшая глянцевая бумажка. Фотография.

«До». Тяжесть оседает.

Равнодушно смотрит на запечатленных на снимке людей: Лиллиан, он сам, в возрасте пяти лет, и мужчина, внешность которого О’Брайен полностью перенял. Они похожи, как две капли воды. Конечно, его отец был немного крупнее, ведь вел здоровый образ жизни, постоянно заботясь о массе тела. Дилан не такой. Он курит. Злоупотребляет алкоголем, так что является примером разочарования. Только внешность. Больше ничего общего.

Небольшая семья смотрит на него, улыбаясь. Даже у Лиллиан здесь иная улыбка, иной блеск в глазах. А что уж говорить про О’Брайена? Кто этот блещущий счастьем и активностью мальчишка, сидящий между мужчиной и женщиной?

Чем дольше смотрит на фотографию, тем ощутимее становится горечь во рту, поэтому присаживается, убирая обратно в тетрадь, страницы которой всячески испорченны, измалеваны. Бросает её в ноги, ладонями проводя по холодному лицу. Удивительно, но кончики пальцев всё ещё теплые. Настолько подскочило его давление.

«До». Она не может дышать.

Вытягивает из-под кровати гитару, смахивая ладонью пыль. Изучает предмет, свесив ноги с края. Берет так, как учил отец. Пальцами скользит по напряженно натянутым струнам, но те не издают звук. О’Брайен не хочет слышать инструмент, иначе его охватят воспоминания.

«До» — нота, символизирующая их прошлое.

***

Помню, это был вечер.

Отец готовил на ужин блинчики, потому что у мамы был творческий прорыв. Если так подумать, мама не часто занималась домашними делами. Отец успевал работать и за домом следить. Странный он был. Но почему-то мне всегда казалось необычным, что большинство детей вокруг меня отдавали больше предпочтения матерям. Нет, я всегда любил родителей одинаково, но любое мое яркое воспоминание из прошлого начинается с присутствия отца, а потом я уже размышляю на тему: «Была ли там мама?» или «Чем она занималась, пока происходило сие действие?»

Отец занимался мной. В частности он прививал мне любовь к музыке. Нет, сам он играл только на ударных, но, узнав о моей непереносимости шума, мужчина не отчаялся, выбрав для меня гитару. И сам увлекся. Играл целыми днями, а я смотрел и запоминал. Вечера на заднем дворе или в парке — были лучшими. Я мог заниматься любым делом, но при этом слышать отца. Не знаю, почему я был так зависим от его присутствия рядом.