Только больше нервничаю, растягивая ткань одежды. О’Брайен подбородком упирается в ткань рукава, ждет. Ладно. Я ведь уже начала? Прочь чертово сомнение. Я стремлюсь быть честной перед ним и стараюсь открыться. Верно?

Моргаю, не зная, как правильно начать говорить о таком. Понимаю, что преподнести информацию будет нелегко, особенно такую, это ведь… Странно, будто снег на голову летом. Чем дольше я молчу, тем сильнее парень щурится, хмуря брови, и это толкает меня протараторить то, что почему-то именно сегодня гложет меня сильнее, чем обычно. Будто, знаете, приходит тот самый момент, нужный момент, чтобы высказаться, когда ты будто готов отпустить это. И вот я думаю, что готова, поэтому дергаю заусенцы на пальцах, набрав воздуха в легкие, и на выдохе мямлю:

— С десяти до четырнадцати лет ко мне приставал один человек.

Замолкаю. Вижу, как парень моргает, дернув головой, будто отогнав сонное состояние, и внимательнее смотрит на меня, будто считая, что ослышался, но я не опровергаю уже сказанное:

— Это были простые домогательства, то есть… — начинаю жестикулировать, так как волнуюсь, говоря об этом с кем-то. — Только приставания, но очень интимного характера, — замечаю, с какими резко отрицательными эмоциями О’Брайен уставился на меня, поэтому пытаюсь объясниться. — Извини, что так внезапно говорю об этом, просто я чувствую, что могу сказать сейчас. Боюсь, что потом у меня не будет такой возможности. Я просто… — переплетаю пальцы. — Я хочу быть ближе с тобой, хочу… Быть честной и не скрывать нечто подобное, что порой очень сильно влияет на меня и мое настроение, — тараторю из-за волнения, отчего проглатываю половину букв, а то и целых слов, и, уверена, моя пытка Дилана несвязной речью продолжилась бы, если бы парень не поднял ладонь, чтобы остановить меня. Сжимаю губы, устремив на него виноватый взгляд. Я сваливаю на него столько информации, но не с целью сковать его давлением, я лишь… Я хочу не просто открыться ему. Я хочу, чтобы он понимал, что он сам может говорить со мной. Если честно, меня напрягает тот факт, что чаще всего мы говорим обо мне. Я не желаю такого отношения к нему, поэтому всячески даю ему понять. Он может мне доверять так же, как я доверяю ему столь личную информацию.

Дилан заметно набирает кислорода, прикрыв веки, и выдыхает, пальцами ладони коснувшись век:

— Окей, — открывает глаза, опустив руку, и смотрит на меня. — Кто это был?

— Это не так важно…

— Кто это был?

Переминаюсь с ноги на ногу, продолжив издеваться над пальцами, заусенцы которых дергаю до крови. Отвожу взгляд, раздумывая над ответом, и нахожу верное:

— Ты его знаешь, но… Я не могу тебе сказать, — и прежде чем он успевает сердито перебить, подношу ладони к его лицу, чтобы мягко попросить о молчании. — Просто… Это не важно, понимаешь? Я хотела лишь поделиться с тобой этим, потому что я доверяю тебе, — касаюсь пальцами спинки стула, приседая на корточки, чтобы смотреть на парня снизу вверх, а ему приходится наклониться вперед, чтобы видеть меня в ответ сверху. — Никому не говори, ладно? — улыбаюсь, чтобы снять напряжение, или хотя бы попытаться. Дилан хмур. Смотрит на меня. Молчит. Надеюсь, он правильно понимает мой посыл, поэтому поднимаюсь, взяв его за лицо, и наклоняюсь, оставляя долгий поцелуй на его губах. Отрываюсь, с остатком улыбки на лице изучая парня, который по-прежнему выражает хмурость, но взгляд его теперь направлен куда-то в сторону. Наклоняю голову, вновь ощутив укол волнения:

— Я… Я зря сказала, да?

— Нет, просто… — он тут же дает ответ, немного сбитый, видимо, его мысли в полном сумбуре, оттого он так не собран. — Я, — вздыхает, подняв на меня глаза. — Я не могу так с тобой… Я имею в виду, я не могу рассказать тебе о многом.

Моргаю, слегка шокировано приоткрываю рот, ведь не ожидаю, что он так быстро осознает, ради чего я рассказываю ему о личном. Он действительно видит меня насквозь.

— Это не значит, что я не доверяю тебе, просто…

— Есть причины, почему ты не можешь рассказать, — перебиваю без обиды, пальцами поглаживая его бледные щеки. Дилан кивает, виновато морщась:

— Извини.

Улыбаюсь:

— Мне достаточно того, что ты честен сейчас, — пальцами ворошу его волосы. — Ты честно признаешься, что не можешь мне рассказывать о чем-то личном. Может, когда-нибудь, мне не сложно подождать, — опускаю руки вдоль тела, кивнув в сторону двери:

— Идем спать?

О’Брайен, видно, чувствует себя некомфортно. Он сжимает губы, опустив взгляд в пол, и вздыхает, поднявшись со стула. То ли сказанное мной его так подкосило, то ли его лишил равновесия тот факт, что он не может ответить мне взаимным «открытием» личного. А, может, всё вместе. Ладно, главное, он не побоялся признаться мне в том, что не может быть честным.

Хочу как-то смягчить ситуацию, так что протягиваю ему ладонь, улыбнувшись, и Дилан закатывает глаза, пустив смешок, и протягивает свою в ответ, сжимая мои теплые пальцы своими холодными.

— По крайней мере, ты не лжешь мне, — шире улыбаюсь, а уголки губ О’Брайена опускаются так же внезапно, как он обращает на меня свой взгляд.

***

— Да… Да всё будет… — Донбар глотает алкоголь под пристальным наблюдением людей Роберта, которые переглядываются, уже на протяжении нескольких недель по приказу главного наблюдая за поведением мужчины. А тот совершает ошибки. Множество ошибок, принося Роберту одни убытки и проблемы. Именно в нетрезвом состоянии Донбар забывает запереть свой кабинет, в который получает доступ Остин…

Парень лежит на кровати. Вокруг чернота ночи. Выражение его лица спокойное, дыхание ровное, мышцы тела расслаблены. Он принимает. Теперь точно принимает свое положение, ведь всё, что было в его силах, он это сделал. Отныне его не может мучить совесть. Пускай всё это оставит его в покое, дав блондину умиротворенно углубляться в себя, в свои воспоминания, которые в хаотичном порядке всплывают в сознании.

Прикрывает веки.

…Активное дыхание, своей тяжестью приносящее сердцу в груди нешуточную боль. Лежит на животе, отчего дыхание затруднено сильнее, но приподняться нет сил. Липкая кожа «тонет», покрываясь капельками пота, влажные кончики волос прилегают к коже лба. Над ним такое же затрудненное дыхание. Такое же быстрое и сбитое. Остин даже не пытается оглянуться, посмотреть на Робба. Его всё ещё охватывают не совсем поддающиеся разбору внутренние ощущения, среди которых преобладает нестерпимый жар внизу живота. Он растекается кипятком по организму, давлением пульсируя в ребрах. Так неправильно, что данное приятно.

Внизу всё ещё присутствует дискомфорт от растяжения. Приходится до хруста прогнуть спину, чтобы уменьшить давление, вызывающее необычный дискомфорт, который его заставляет ощущать Робб. Кудрявый парень губами прижимается к затылку Остина, до белых пятен в глазах сжимает влажные веки. Такие вспотевшие, что странно. Как он себя ощущает? Даже лучше, чем мог себе представить. Робб кожей живота липнет к спине блондина, пока пытается привести себя в чувства. Остин опускает голову, лбом касаясь подушки, и вздрагивает, ладонью схватившись за край матраса, когда Робб решает немного двинуться, чтобы приподняться и не ложиться полностью на парня снизу. Остин ругается под нос, корчась, и громко втягивает воздух через нос, пытаясь приподняться на локтях, но это явно лишнее. Ведь любое движение вызывает непоколебимое желание у Робба вновь начать шевелиться. И парень не справляется с контролем, когда ладонью сдавливает затылок блондина, довольно грубо вжав его щекой в подушку, и второй рукой опирается на кровать, с дрожью в теле возобновив толчки, которые с каждым новым движением теряют свою аккуратность.

Сколько раз с языка Остина соскальзывает матерное обращение? Он пытается распознать хоть какую-то здравую эмоцию, ощущение, что обязано преобладать внутри него в процессе того, во что он оказывается ввязан, но ничего толкового, лишь жжение, давление и жар. Продолжает сжимать край матраса, второй ладонью пытаясь дотянуться до плеча Робба, но тот перехватывает его запястье, прижав к кровати, и с тяжелым вздохом наклоняется, медленнее надавливая своими бедрами навстречу его, а губами касаясь влажной кожи плеча. И Остин странным образом дает слабину, чувствуя, как в глотке встревает кислород. Прикрывает веки, с неопределенными для Робба эмоциями промычав что-то в подушку.