— Я давно сделал копию, на случай, если ты или Нейтан снова решите отнять ключ от этой комнаты.

Приоткрываю рот, присаживаясь, и почему-то чувствую себя немного… Необычно, когда принимаю ключ, не в силах усмирить странное сравнение. Дилан словно вручает ключ от своей квартиры. Нет, он отдает мне ключ от того места, в котором мог добиться уединения — его собственный мир, где он обычно прячется от матери, чтобы немного передохнуть. Он правда вручает мне ключ, будто дает понять, что мое присутствие его не удручает, что я имею доступ в его мир, что…

Что я — его часть.

О’Брайен не ожидает моих комментариев. Он поднимается с кровати, вернувшись к столу, и берет рюкзак с телефоном, оставив за своей спиной меня, ещё полностью не осознавшую, каким серьезным доверием этот парень пропитан ко мне. Это радует и пугает одновременно.

Поднимаю голову, сжав в ладони ключ, и натянуто улыбаюсь Дилану, шагающему к двери.

— В восемь, — он сует ключ в замочную скважину, стреляя взглядом в мою сторону.

— Хорошо, — киваю.

— Быть дома, — он сжимает ручку, приоткрыв дверь, но продолжает смотреть на меня.

— Ага, па-ап, — пускаю смешок, растянув, а О’Брайен щурится, фыркнув:

— Не называй меня так, — ещё одно указание, которое принимаю, послушно кивая.

Парень стоит на месте, смотрит на меня, и я отвечаю на зрительный контакт, чувствуя легкое смущение из-за долгого молчания между нами, поэтому решаю заговорить:

— Удачи вам.

Дилан неуверенно кивает, словно не желает оставлять меня на два дня, но не спешит показывать свою скованность:

— Да, пока, — отвечает, отворачиваясь, и покидает комнату, прикрывая за собой дверь.

Остаюсь одна. Уголки губ опускаются после того, как до ушей доносится тихий щелчок замка. Взглядом уставилась в поверхность двери.

Это к лучшему. По крайней мере, он не станет лицезреть мое состояние, значит, не будет в курсе того, что происходит. И у меня будет время справиться с собой.

Сжимаю в ладони ключ, глотнув воды от беспокойства, что постепенно растет в груди.

Надеюсь, я справлюсь.

В голове полнейшая несуразица. Я лежу на кровати, молча смотрю в потолок, старательно оценивая каждую мысль, всплывающую в сознании, с желанием вовремя обнаружить источник заразы, что воспаляет разум. Мне требуется ухватиться за нее, обнаружить пробоину и крепко сжать ее края, не давая туманному облаку окутать больше пространства. Черная дыра не должна расширить свои границы. За ней следует помутнение. Я рада, что могу контролировать себя. Это дает надежду на то, что мне удастся усмирить свое бесконтрольное «Я».

Ладони держу на животе, пальцами играю с теплым серебристым ключиком, переливающимся на бледном свету. За окном так же пасмурно. Почему погода постоянно подстать настроению? Будто угождает моему состоянию, подливая масло в огонь своей серостью. Мой живот крутит от тошноты. Мне стоит что-то съесть, чтобы голод не ухудшил ситуацию, вызвав усиление головной боли, как происходит обычно.

Без желания приседаю на кровати, согнув ноги, и локтями упираюсь в колени, окунув лицо в теплые ладони. Ненадолго сохраняю веки сжатыми. Вскидываю голову, надавив пальцами на губы, и смотрю в потолок, отмечая его особую бледноту. Еще вчера всё вокруг казалось иным. Ярким, пестрым, таким… Таким живым.

Мысли приходится прервать. Опускаю лицо, держа перед ним раскрытые ладони. Они дрожат. Я вижу, как трясутся пальцы, но мне не холодно. Это что-то изнутри. Оно медленно, неспешно проявляется. Господи, хорошо, что Дилан не застанет этого дерьма. Растираю ладони, пытаясь немного унять их свободное раздражительное действие. Спускаю ноги с кровати, встав полностью, и замечаю второй настораживающий признак.

Вялость. Серьезная вялость во всем теле, будто я только пришла с суточной тренировки, и организм жаждет физической разгрузки. Но нет. Сейчас далеко не вечер, позволивший бы мне свалиться на кровать и утонуть в ней. Это утро. И утро — порог, после которого следует тяжкий день, полный борьбы с собой. Когда-нибудь мне надоест сражаться, когда-нибудь придет момент опустить руки, поскольку противостоять себе уже не будет смысла. Но не сейчас.

Всё нормально, Райли. Всё в порядке, Финчер.

С особым смятением покидаю комнату Дилана, оставляя мир его позади, ведь в доме присутствуют взрослые, от чего успеваю отвыкнуть. Близость с отцом давно утеряна. Это печалит, но в глубине подсознания хранится понимание наших с ним жизненных ситуаций: у него теперь Лиллиан, у меня…

Ну, неважно. Просто я понимаю его положение. Ему тягостно со мной. Странно, что меня в ответ вовсе не удручает отец, а ведь я подарила ему большую часть своей жизни, заботясь о нем. Многое из социального взаимоотношения мне, видимо, совсем не понять. Кто-то отдается полностью и получает в ответ, а кто-то остается ни с чем. Это эгоизм? Я считаю себя эгоисткой, но… Я пытаюсь отдавать. Насколько это возможно.

Слышу голоса взрослых. Они сидят на кухне, думаю, завтракают, но меня не останавливает факт их присутствия. Не избегать же мне их теперь? Постараюсь лишь не усугублять наши отношения.

— Доброе утро, — с моих губ слетает с особой легкостью, но всё же сухо, без эмоций, которые не хочется отдавать ни отцу, ни Лиллиан, сидящим за столом и пьющим кофе. Оба обращают на меня удивленные взгляды, пока с ровным выражением лица прохожу к чайнику, проверяя его на наличие кипятка, и ставлю греться воду.

— Доброе, — голос отца мог бы поразить меня своей слабостью, но не в данный момент, когда мне плевать. Они с Лиллиан переглядываются, причем женщина выглядит не менее обескураженной, серьезно, будто я вышла к ним совершенно нагой. Что за реакция? Ждала, что буду просиживать всё время в комнате, дабы не пересекаться с ними? Сильно, конечно, но мне придется разрушить её предположения, касающиеся моего поведения. Знаете, а я рада, что сегодня чувствую себя нехорошо, ибо только в таком состоянии имею возможность держать себя столь невозмутимо и равнодушно. Поворачиваюсь к холодильнику, обращая внимание на глянцевые журналы, что стопками разбросаны на столе возле Лиллиан. Они дорогие… Опять деньги на всякую бесполезную дрянь тратит?

Вижу, что отец по-прежнему ерзает на стуле, нервно потирая ладони, постоянно поглядывает на женщину рядом, будто набирается сил, чтобы о чем-то сообщить, или просто сказать, или…. Или его настолько вышибает из колеи мое спокойствие?

Открываю дверцу холодильника, пробегаясь взглядом по светлым полкам, полным еды, когда мужчина неуверенно обращается ко мне:

— Райли?

— М? — мычу ровным тоном, не оглядываясь, и тяну руку к питьевому йогурту.

— Мы сегодня идем на ночную выставку, — и? — Не хочешь с нами?

Категоричное «нет», это точно, и как мне удается не рассмеяться в голос? Нелепо. Мы с отцом давно никуда не ходили, тем более, не перенесу несколько часов в компании Лиллиан, уж простите и оберегите. Хлопаю дверцей, со вздохом оборачиваясь:

— Нет, я под арестом, — прижимаюсь спиной к холодной поверхности, начав применять силу, чтобы ослабить и повернуть крышку йогурта. Смотрю вниз, но без морального упадка. Просто не хочется лишний раз пересекаться взглядом с присутствующими. Но приходится, поскольку отец начинает хлопать ртом, бросая полные поражения взгляды на Лиллиан, которая вопросительно кивает ему, не понимая причину удивления мужчины.

— Прости, когда я тебя… — отец начинает, так как не помнит, чтобы сажал меня под арест, поэтому перебиваю, наконец, справляясь с крышкой, и подношу йогурт к губам:

— Нет, не ты, — машу свободной ладонью у своего лица, морщась с безразличием. — Дилан запретил мне выходить, — делаю глоток, невольно оценивая тишину, повисшую в помещении. Вопрос вызывает то, что реакция взрослых отлична друг от друга: отец сцепляет ладони, поставив локти на край стола, его голова повернута в мою сторону, а глаза на мгновение смотрят в сторону, после чего мужчина поднимает брови, с неясным для меня спокойствием обратив свое внимание на меня. Лиллиан же кладет журнал, который до сего момента якобы читала. Я точно знаю, что она делает вид, что не прислушивается. На деле, эта женщина — опытный хищник. Ожидала любой реакции, но не молчания, поэтому испытываю легкое волнение, которое морально сдерживаю, не давая проявиться.