— Звонила заведующая, — перебивает, кажется, сдерживая ухмылку. Окей, рада, что его забавляет моя эмоциональная сбивчивость. Я на его месте давно бы уже пустила парочку обидных шуточек, но парень изменяет себе, оставаясь странно невозмутимым:

— Интересовалась, почему мы отсутствуем.

Еле собираю остаток гордости в кулак, решая громким выдохом выпустить из себя чувство стыда, и внешне занять позицию непринужденной особы, а в итоге звучание голоса выдает во мне ту самую смущенную девчонку. Стыдно.

— И что ты сказал? — больше, больше остроты во взгляде. Наверное, выгляжу крайне нелепо, чем вызываю смешок у О’Брайена, который он мастерски подавляет, прижав кулак к губам, делая вид, будто откашливается:

— Сказал, что это всё мои чертовы отношения.

Второй раз за утро меня охватывает не совсем знакомое чувство щекотливой боли. Дискомфорт в животе, в ребрах, везде. Вся я еле скрываю ощущения, которым поддаюсь, позволив губам еле дрогнуть в слабой улыбке, ибо сам Дилан ухмыляется, с некой наглостью окинув меня взглядом с ног до головы, после чего обворачивается, всё же покидая помещение, что продолжает тонуть в серости дождя за окном. Стою на месте. Пальцами сжимаю ткань кофты, и прислушиваюсь к звуку отдаляющихся шагов, начав шире растягивать губы и покачиваться с пятки на носки, словно… Словно маленькая девчонка. Я не могу описать свое внутреннее состояние, но точно уверена, что никакой скованности, никакого отвратительного барьера, и это странно, учитывая, как часто мы прекращали контактировать из-за многих вещей, происходящих между нами. Может, мы всё-таки смогли привыкнуть друг к другу? Хотя бы, как друзья? Возможно, точнее, я была бы этому очень рада.

Замок щелкает, и опускаю руки, правда, желанное освобождение от тяжести не происходит. Теперь я дома одна, но что продолжает бушевать внутри? Не хочу разбираться. С еле проглядывающейся на лице улыбкой, которая проявляется, несмотря на не самое приятное состояние после выпивки, поворачиваюсь на пятках к кухонной тумбе, на которой парень оставил аптечку. Не могу предположить, сделал ли он это нарочно, чтобы мне не нужно было лезть на стул, или же всё дело в его излюбленной манере не убирать после себя. Не стану тратить время одиночества на раздумья о Дилане, успеется еще вечером, когда он вернется, а пока подарю это время в тишине себе. Как-то эгоистично, но мне правда охота провести день наедине с собой, поваляться, ничего не делать. Нет, конечно, не до такой степени мне плохо, чтобы тюленем дремать на диване. Можно поиграть на пианино, почитать, сделать уроки, немного распеться, дабы напомнить голосовым связкам об их существовании и функционировании. Господи, можно столько всего переделать. Даже предпринять очередную, неизвестно какую по счету попытку превратить свою комнату в нечто стоящее. Как хорошо, что мое настроение настолько нестабильно. Утром я не видела для себя возможности голову от подушки оторвать, а спустя какое-то время готова носиться по дому, распевая давно знакомые песни любимых музыкантов.

С улыбкой разворачиваюсь к тумбе, схватив стакан, и наполняю его водой, решив заранее выпить витамины, иначе потом забью себе чем-то голову и забуду. В принципе, как всегда. Пока глотаю таблетки, бодро шагаю к электрическому чайнику, поставив его греться.

Мне так и не удалось нормально обсудить с Агнесс её состояние. Интересно, поговорили ли они с Престоном?

Вынимаю телефон из кармана, решив начать беседу с вопроса об её самочувствии, чтобы прощупать почву и понять, стоит ли начинать разговор о наболевшем.

«Ты в порядке?» — пишу, отправляя не сразу. Вчера Агнесс вела себя не совсем адекватно, и причина тому, бесспорно, их с Нейтаном непонятные отношения. Не устану повторять. Мне не по душе то, что происходит между ними. Престон — не тот человек, который ей нужен. У них разная позиция.

Какое-то время смотрю на экран телефона, уходя в свои мысли, и прихожу в себя только в момент, когда экран гаснет, скрывая от меня яркие ярлычки приложений. Чайник закипает, так что собираюсь отбросить волнение о подруге, пока та сама не выйдет на контакт, и прячу телефон в карман, от неожиданности вздрогнув, как только кожу ладони пробирает вибрация. Снимаю чайник, отставляя в сторону, и с надеждой на приятный разговор вновь вынимаю мобильное устройство. Вот только номер не принадлежит Агнесс, которую стремлюсь услышать.

С недоумением, быть может, легким удивлением прочитываю номер, затем имя, которое сама же дала данному контакту.

Отец.

Пальцами обеих рук сжимаю телефон, старательно сглатывая воду во рту, и прикрываю веки, перенастраивая всё свое сознание, чтобы быть готовой к любой информации. Отец не звонит просто так. Для этого требуется наличие причины. И обычно причиной является, к сожалению, просьба.

Выдыхаю. Придется ответить.

— Да? — прижимаю телефон к уху, уже не стараясь привести волосы в порядок, а локоны продолжают спутано свисать с плеч, когда наклоняю голову, слушая с одной стороны знакомый голос отца, а с другой… Странный. Нет, тон приятный, даже очень, вот только в тональности что-то изменилось, я пока не могу объяснить, что именно. Или не хочу думать об этом?

— Привет, Райли, — плохо слышу. Видимо, помехи из-за непогоды.

— Привет, — да, я немного рада слышать его. Кого старюсь обмануть? Это же мой отец. И слабо улыбаюсь, начав медленно бродить по комнате:

— Пап, как… — сгораю от желания узнать, как он себя чувствует, но мужчина перебивает, не расслышав моего оборванного вопроса:

— Слушай, а там дома более-менее прибрано? — ставит в тупик, но мне не привыкать.

— Ну… — начинаю кружиться на месте, изучая хламом забитую кухню. Страшно представить, в каком состоянии остальные комнаты. — Наверное, а что? — не тяну, задав волнующий вопрос. Он выписывается?

— Скоро должна Лиллиан подъехать с подругами, — эм, Лиллиан? А что за подруги? И почему к нам? Что за причина и… Я собиралась обрушить на отца все эти вопросы, но успеваю лишь рот разинуть, встав напротив окна, за которым продолжает лить дождь.

— Приберешься, чтобы не стыдно было? — просит. Слышу звук клавиш. Отец не отрывается от написания книги. При этом говорит со мной. Даже в больнице не отрывается от дела. Мама как-то сказала, что творческие люди дышат своим творчеством, поэтому мы, то есть творческие, немного эгоистичны, ибо относимся к своему любимому делу с большим вниманием. Может, поэтому отец не звонил мне? Сложно.

Отмираю, без желания на лице кивая:

— Д-да, конечно, я… — тяжкий вздох. — Я приберусь.

— Спасибо, я тогда… — он тараторит. Вот от кого у меня данная привычка, и удается перебить отца, успеть вставить слово, чтобы его монолог превратился в наш диалог.

— Постой, пап, — грубо и невежливо, отчего мой голос тише. — Ты вообще как? — обнимаю себя рукой, покачиваясь с одной ноги на другую. Мужчина не молчит, отвечает бодро:

— Здоровье не подводит. Вот сейчас обговариваю публикацию книги с редакцией, — слышу знакомую сигналку его второго телефона, который он использует исключительно для работы. — Мне редактор звонит…

— Да, хорошо, — заикаюсь и прикрываю веки, начав жестикулировать одной рукой. — Я рада, что тебе лучше, — мне хочется дать ему понять, что я переживаю о нем так же сильно, как Лиллиан.

— А как иначе? — хотелось бы мне видеть его выражение лица сейчас, чтобы понять, как именно он воспринимает мои слова о заботе. — Ладно, созвонимся, — судя по тому, что сигнал второго телефона замолкает, отец уже отвечает на звонок. Не стану его задерживать:

— Ладно, пока, — прощаюсь, получая мычание в ответ, после чего довольствуюсь монотонными гудками. Убираю телефон от лица, огорченно изучив экран. Отклоняю. Опускаю руки. Медленно верчусь на месте, взглядом исследуя помещение кухни, и понимаю. Мне сегодня не удастся провести день для себя.

Прижимаю ладонь ко лбу, сделав пару глубоких вдохов, чтобы привести мысли в порядок и собраться с силами для действий.