— А если они не станут делать перерыв? — спрашиваю я. — Если нападут на нас в туннелях?

— Они нас не найдут, — уверенно говорит священник. — Туннели наши. Мы отразим их атаки.

— Это все чушь собачья! — кричит Педдар, глядя просительно на своих товарищей Кобр. — Если мы сейчас отступим, они устроят массовую резню жителей города. Я не для того ввязался в это дело, чтобы сначала давать обещания своим родителям и друзьям, а потом оставлять их в дерьме, когда…

— Солдат, — спокойно говорю я, — ты освобождаешься от своей должности. Найди своего помощника, скажи, что он получил повышение, и прикажи ему присоединиться к нам. А сам возвращайся в фалангу и жди дальнейших приказов.

Педдар смотрит на меня с ненавистью, все его тело сотрясает дрожь. Потом он вспоминает, кто я и что он давал клятву подчиняться мне. Он поворачивается, чтобы идти, и в его глазах стоят слезы злобы.

— Педдар, — останавливаю я его. — Мы делаем это для нашего города. Мы ввязались в это, именно потому что неравнодушны. Мы не оставим людей в беде. Даю тебе слово.

Он устало улыбается:

— Спасибо, Сапа Инка.

Когда он уходит, я поворачиваюсь к виллаку:

— Они ожидают сражения на Петушиной площади. Надо оставить пару фаланг, чтобы начать бой. Им нет необходимости биться до смерти, просто задержать гвардейцев на полчаса, а потом отступить, когда натиск станет слишком сильным. Гвардейцы с радостью остановятся, чтобы перевести дух и закрепиться на площади. Они знают, что вскоре нападут клуксеры. И пускай они дерутся друг с другом, сколько их душе угодно.

— Согласен, — говорит виллак, — а ты в это время возглавишь отступление.

— Не я. Я буду на Петушиной площади вместе со своими людьми.

— Ты считаешь это целесообразным?

— Меня ждут войска. Предводитель Змей не должен оставлять своих солдат в такое время. Я просто загляну туда ненадолго. Не беспокойтесь, я не собираюсь попадать в руки гвардейцев. Я планирую вернуться, когда мы повернем назад, чтобы собраться вместе. У меня с Тассо кое-какие счеты.

— Очень хорошо, — говорит священник. — Мы организуем отступление.

— Сард, — бросаю я, направляясь к двери, — возьми две свои фаланги и присоединяйся ко мне. Убедись, что твои солдаты готовы к смерти. Мы хотим, чтобы это выглядело как можно более реально. Некоторым из нас действительно придется умереть.

— Мы сделаем все, что потребуется, Сапа Инка, — торжественно заявляет он и следует за мной в ночь, оставив взволнованных Кобр, чтобы те сообщили эту новость Змеям, находящимся в их подчинении.

После полуночи гвардейцы добираются до Петушиной площади. Кроме меня, Сарда и его фаланг здесь находятся около шестидесяти членов банд, чтобы встретить их. Я постарался напугать остальных — сказал им, что это был ложный маневр, что мы будем отступать и им следует разойтись. И хотя большинство прислушались к моим предостережениям, эти шестьдесят идиотов отказались отступить. Они полны решимости сдерживать гвардейцев столько, сколько возможно, и нанести им как можно больше урона. Петушиная площадь принадлежит им, и они скорее умрут, чем уступят ее. Я говорю им, что они действительно умрут, что мы отступим до того, как нас захватят гвардейцы, но их сердца жаждут славной битвы с превосходящими силами врага. Нельзя спасти тех, кто не хочет спастись.

Вид гвардейцев, маневрирующих для занятия выгодной позиции, — весьма отрезвляющее зрелище. Три из четырех отрядов сходятся вместе на площади — четвертый, вероятно, остался в резерве, — перекрывая ее со всех сторон и привнося ощущение смерти, от которой никуда не ускользнуть. Командиры размещают войска со знанием дела, отрезая все выходы.

— Мы были идиотами, когда думали, что сможем захватить этих негодяев, — говорит Сард, стоящий рядом. — Даже если бы они понесли тяжелые потери с бою с Даверном, все равно были бы нам не по зубам.

— Но не в том случае, если напасть на них по-партизански, — возражаю я. — Подобраться с флангов в темноте, приведя их в замешательство, подложить мины на дорогах и в зданиях… мы можем деморализовать их еще до того, как они нанесут удар. Это план виллаков.

Без предупреждения кто-то стреляет из базуки или чего-то столь же тяжелого. Те из нас, кто забрался на стены, рассеиваются, когда начинается обстрел. Некоторые не успевают, и крики и стоны умирающих добавляются к визгу снарядов и глухим взрывам разваливающегося кирпича.

Они обстреливают площадь пять долгих минут, разрушая баррикады и стены. Они не стреляют в центр — хотят оставить внутреннее пространство неповрежденным, чтобы использовать его, когда вышибут нас отсюда, — там мы и собираемся, около ста мужчин и женщин, ждущих, когда прекратится бомбардировка и начнется рукопашный бой.

Внезапно наступает пауза, когда войска снаружи скапливаются около новых проходов, ожидая приказа наступать. Мы спешим к заграждениям, что остались от стен, и готовимся к обороне, закладывая мины, выбирая цели, складывая около себя винтовки и пистолеты. Я ищу глазами командира гвардейцев (не для того, чтобы застрелить его, а просто любопытствуя, кем Тассо заменил Франка) и замечаю фигуру Джерри Фальстафа, командующего парадом с восхитительным хладнокровием.

Проходит минута. Две. Напряжение должно нарастать, но этого не происходит. Змеи твердо уверены, что мы ускользнем до окончания, пока другие погрузятся в кровавый финал. Оглядываясь, я вижу вокруг только бойцов, мрачно улыбающихся в предвкушении битвы, желающих, чтобы она скорее началась, и не думающих о возможной смерти.

Атака начинается без всякого предупреждения. Без труб и литавр. Только что гвардейцы стояли по стойке «смирно», а в следующее мгновение они уже несутся вперед, стреляя на бегу. Мы сдерживаем первую волну, вынуждая их остановиться и отступить, но немедленно возникает вторая волна, и они снова устремляются на нас. У нас нет другого выбора, кроме отступления, хотя несколько наиболее твердолобых остаются удерживать позиции. Они погибают через несколько секунд, но забирают с собой много врагов.

Взобравшись на каменную кладку, гвардейцы нарываются на мины, которые мы там разместили. Воздух наполняется разлетающимися кровавыми кусками человеческого мяса и костей. Они теряют двадцать или тридцать человек, но все равно продвигаются вперед. Через несколько секунд первые из них обезвреживают мины и бросаются в атаку на Змей, оставшихся на площади.

Бой жесток и беспощаден. Трое или четверо гвардейцев гибнут за каждого из наших, но их командиры это предусмотрели, и новые бойцы снова и снова безостановочно бросаются в атаку. Они вполне могли бы захватить наши позиции с помощью снайперского огня и коротких атак, но они стремятся к быстрой победе, возможно опасаясь угрозы нападения клуксеров, — не хотят столкнуться с войском Даверна в открытую.

Я остаюсь около Сарда и Змей, охраняя вход в подземные туннели, прорытый за последние несколько дней, через который мы можем ускользнуть. Участия в бойне я почти не принимаю. Истратил немного патронов, убил лишь одного солдата — душа к этому не лежит. У меня нет никакого желания убивать никого из гвардейцев, со многими из которых я когда-то служил.

Решив, что для нас уже достаточно — только что я видел, как двое Змей подорвались на гранате, — я даю сигнал к отступлению. Шестьдесят секунд спустя ни одного из Змей больше нет на площади, кроме меня, уходящего последним. Я ловлю взгляд оставшегося в живых гангстера — их здесь уже не более двадцати — и кричу ему:

— Можешь пойти с нами, если ты передумал.

— Не-а, — смеется он, махая, чтобы я уходил. — Партия только приближается к кульминации.

Я машу ему на прощание, бросаю на остальных последний взгляд — они окружены войсками и наверняка обречены, — потом ныряю в туннель. Я ползу под острым углом, пока не попадаю в туннель большего размера, где можно встать во весь рост. Сард ждет меня. Когда я подхожу к нему, он ставит таймер на взрывчатку, которую мы разместили заблаговременно — все входы в подземный мир должны быть взорваны, — и мы спешим присоединиться к остальным.