С Ножом – тот же случай, что и с Лебедем и с Рамом.

Хотя, пожалуй, не стоит требовать от двух, любящих друг друга, согласия во всем.

Они даже подходили к Анналам по-разному. Костоправ в основном записывал все, что видел сам, а после возвращался назад, чтобы дополнить фактами, услышанными от других источников. Кроме того, он, отображая события задним числом, был склонен пофантазировать, поэтому его Анналы нельзя считать чисто историческими.

Госпожа же написала весь том по памяти, пока носила ребенка. И ее альтернативный материал в основном получен из вторых рук. Самые сомнительные моменты ее книги я во время оформления всех путаных записей по единому образцу заменил материалом, каковой почитаю более точным.

Госпожа далеко не всегда довольна моей правкой. Костоправ же по этому поводу высказывается сдержанно.

Впрочем, главный мой недостаток – никак не могу удержаться, чтобы не поиграть словами и мыслями, отклоняясь при этом от темы. Я некоторое время общался с официальными историками из таглиосской княжеской библиотеки, и эти ребята уверяли, что для историка главное – подробности. Будто бы ход истории может полностью исказиться, если один-единственный человек будет убит случайной стрелой в незначительной стычке.

Комната, где я пишу, – пятнадцать на двадцать два фута. Места хватает и для всех моих записок, и для старых томов Анналов, и для громадного стола из брусьев, на коем я работаю над несколькими замыслами одновременно. И еще остается около акра пола для Тай Дэя и дядюшки Доя.

Они с Тай Дэем, пока я пишу, читаю и выверяю, вовсю стучат учебными деревянными мечами, или же с визгом лягают друг друга, порою при этом запрыгивая на стены. Если кто приземляется на моей территории – вышвыриваю. Они здорово навострились во всем этом – да и неудивительно, при такой-то практике, – но я полагаю, что против людей серьезных, вроде наших, из Старой Команды, такие штуки не пройдут.

Мне нравится эта работа. Куда приятнее должности знаменосца, хотя и она пока сохраняется за мной. Знаменосцу всегда первым приходится лезть во всякую ерунду, да к тому ж одна рука всегда занята тяжеленным древком со знаменем.

Я, примерно так же, как Костоправ, стараюсь не упускать подробностей. А его естественной сардоничности – просто завидую. Он говорит, что все у него вышло так хорошо только потому, что было время. В те дни, мол, Черный Отряд был всего-навсего шайкой оборванцев и ничего особенного с ними не происходило. Теперь же мы – постоянно в глубоком дерьме. Мне это не по нраву. И капитану – также.

Представить себе не могу человека, коему власть, нежданно свалившаяся в руки, доставила бы меньше удовольствия. Он и не слагает ее по сию пору лишь оттого, что не верит, будто кто-то еще способен командовать Отрядом надлежащим, по его мнению, образом.

Я смог провести несколько часов, не проваливаясь в темный колодезь прошлого. Чувствовал себя неплохо. Сари также пребывала в прекрасном настроении.

Кто-то появился у дверей.

Вскоре Сари ввела к нам капитана. Дядюшка Дой с Тай Дэем продолжали трещать мечами. Некоторое время Костоправ взирал на них.

– Оригинально.

Судя по тону, они не произвели на него впечатления.

– Это не для войны, – объяснил я. – Это фехтование для одиночек. У них множество таких героев – одиноких волков.

Подобное тоже не впечатляло нашего Старика. Его вера в необходимость братьев, прикрывающих спину, почти что религиозна.

Фехтовальное искусство нюень бао – сплошь череда кратких, но интенсивных периодов нападения-обороны, перемежающихся замиранием в самых причудливых позах, причем бойцы, почти не шевелясь, стараются предугадать дальнейший ход противника.

Дядюшка Дой в этом весьма искушен.

– Ну да, грациозно, не спорю. Почти как танец.

Войдя зятем в клан Сари, я был посвящен в боевые искусства нюень бао. Даже если бы не пожелал – дядюшка Дой настаивал. Мне они не очень-то интересны, но – на что не пойдешь ради поддержания мира в семействе. И как упражнения неплохо.

– Каждая поза и движение, капитан, имеют названия.

Вот это я полагал слабым местом. Любой боец, замкнувшийся на своих методах, неизбежно становится легкой добычей того, кто не чурается новшеств.

С другой стороны, я видел, как в Деджагоре дядюшка Дой управлялся с настоящими врагами.

Я перешел на нюень бао:

– Дядюшка Дой, позволишь ли ты моему капитану познакомиться с Бледным Жезлом?

Они уже достаточно долго присматривались друг к другу.

А Бледный Жезл – это меч дядюшки Доя. Он называет его своею душой и обращается с ним лучше, чем с самой любимой женой.

Дядюшка оторвался от Тай Дэя, слегка поклонился и вышел. Через пару минут он вернулся с чудовищным мечом в три фута длиной. Бережно вытащив меч из ножен, дядюшка подал его Костоправу так, чтобы сталь не касалась потной либо жирной кожи.

Он желал убедить нас, что по-таглиосски не ведает ни слова. Тщетно. Я слышал, как он разговаривал, – и весьма бегло.

Костоправ знал кое-что об обычаях нюень бао. Он принял Бледный Жезл с подобающей осторожностью и почтительностью, словно бы ему была оказана большая честь.

Дядюшка Дой это проглотил и не поперхнулся.

Костоправ неловко примерился к двуручному эфесу. По-моему, нарочно. Дядя Дой тут же ринулся показывать верный хват, так же, как и со мной на каждой тренировке. Он – старикан подвижный; десятью годами старше Костоправа, а в движениях – легче меня. И отличается завидным терпением.

– Прекрасный баланс, – сказал капитан по-таглиосски, хотя я, узнав, что он овладел и толикой нюень бао, ничуть не удивлялся – языки ему всегда давались легко. – А вот сталь – не очень.

Лезвие меча было узким и тонким.

– Он говорит, этому мечу – четыреста лет, – пояснил я, – и он разрубает пластинчатый доспех. Ручаюсь, человека этот меч развалит за милую душу. Не раз видел его в деле.

– В продолжение осады, – предположил Костоправ, рассматривая клинок возле рукояти. – Да.

– Клеймо Динь Лук Дока…

Тут глаза дядюшки сузились, лицо, обыкновенно бесстрастное, отразило крайнее удивление, и он немедля востребовал свой возлюбленный меч назад. То, что Костоправу могут быть известны кузнецы-оружейники нюень бао, заметно встревожило его. Возможно, он менее туп, чем всякий обычный чужак…

Дядюшка Дой вырвал из головы прядку и без того редких волос и опустил их поперек клинка. Результат нетрудно было предугадать заранее.

– Вот так остригут человека, а он и не заметит, – комментировал Костоправ.

– Вполне, – ответил я. – Ты постричься не желаешь?

Сари принесла чай. Старик, хоть и не любил чая, принял чашку. Он забавлялся, наблюдая, как я смотрю на нее. Дело в том, что, если Сари в комнате, я не могу уделять внимания чему бы то ни было еще. Сколько ни смотрю на нее, она раз от разу становится прекраснее. Просто не верится в собственное счастье. Все боюсь до дрожи, что сон этот сейчас кончится.

– Ты, Мурген, получил замечательную награду, – говаривал Костоправ прежде.

Сари он одобрил. Чего не скажешь о ее родне.

– И как тебя угораздило жениться на всем этом кагале?

Для этого высказывания он перешел на форсбергский, которого никто из присутствовавших не понимал.

– Тебе бы там оказаться…

Лучше о Деджагоре просто не скажешь. Тамошний кошмар наяву накрепко сплавил Старую Команду с нюень бао.

Тут появилась матушка Гота. Четыре фута десять дюймов желчи. Она так и вызверилась на капитана:

– Ага! Величайший из великанов, сам собой!

Ее таглиосский отвратителен, однако она отказывается в это верить. А те, кто ее не понимает, они это – нарочно, чтоб над нею посмеяться…

Едва переставляя кривые ноги, она обошла капитана кругом. Она хоть и не жирна, но в ширину – такая же, как и в высоту. Вкупе с ковыляющей походочкой это делает ее точь-в-точь похожей на миниатюрного тролля. Члены семьи за глаза так ее и зовут: бабушка Тролль. И характер у нее подобающий. Даже камень из терпения выведет.