Покажите нам, пожалуйста, детей

С этих пор Виктор Сергеевич стал задумываться. Он, конечно, сомневался, что восьмилетний Вилли вдруг возьмёт и однажды действительно поступит в моряки. «Пока будет расти, его мечты тридцать раз изменятся, ― убеждал себя селезень. ― Так обычно бывает. Но вдруг?»

Поговорив с сыном ещё раз, Виктор Сергеевич сказал, что море никуда не денется. Если Вилли так хочется, то когда-нибудь, много лет спустя, хорошенько потрудившись за конторкой мясного магазина, он сможет подкопить деньжат и приобрести билет на пассажирское судно. Вот тебе и пожалуйста, ― море! Плыви в комфортабельной каюте и наслаждайся! На что Вилли неожиданно ответил: зачем тратить годы и заниматься ерундой только ради того, чтобы один раз проплыть по морю, когда можно делать это триста шестьдесят пять дней в году, просто поступив в матросы?

– Мне нравится его упорство, ― среди ночи признался Виктор Сергеевич супруге. ― Но, сказать по правде, у меня на него были совершенно другие планы.

– Но я больше не смогу родить, Витенька, ― с затаённым дыханием ответила Паулина Викторовна. ― Боюсь. И ты знаешь почему.

Всё дело было в дальней родственнице. Точнее, прапрабабке по материнской линии. У той тоже была короткая нога, и Паулина Викторовна почему-то решила, что это наследственное и не хотела обрекать себя на ещё одни страдания.

– Послушай, а что если нам… ― начал было Виктор Сергеевич.

– Что? ― спросила жена.

Но Виктор Сергеевич не ответил. Думал.

Утром, поднявшись ни свет ни заря, он набил трубку табаком. Было сумеречно.

– Витя, ― услышал он голос жены, ― ты что-то вчера начал, но не договорил. Почему?

– Проснулась? ― перевёл на неё взгляд селезень.

– Ты что-то хотел сказать. Я полночи ворочалась, всё гадала: что? Витя, не молчи, я волнуюсь. Мне вредно.

Так, впервые в спальне Ряскиных были произнесены слова «сиротский приют» и «усыновление».

Детей в приюте хватало. Но в основном млекопитающие. И один черепашонок. Птиц было негусто. Аистёнок, совёнок и птенец лебедя.

Директрису (лису) они застали в приютской столовой, за отдельным столом под изящной акварелью в рамке. Она обгладывала жареного налима.

– Простите, что встречаю вас так, ― сказала она, вытираясь батистовой салфеткой. ― Небольшой обеденный перерыв, знаете ли. К сожалению, вы пришли не в самый удачный момент. Год назад птенцов было побольше. Была прекрасная уточка-мандаринка, у неё в семье какая-то печальная история… Но девочку сразу удочерили. Всех, кто остался, вы видели. Но ребята хорошие, не сомневайтесь.

– Мы с супругой можем посовещаться? ― спросил Виктор Сергеевич.

– Сколько угодно, ― вежливо улыбнулась лиса. ― Выбирайте любой стол, присаживайтесь. Подать вам чаю?

– Не нужно, благодарим.

Виктор и Паулина уединились подальше, у окна. Насчёт аистёнка были сомнения. Как-никак птица болотная; подрастёт ― вряд ли отыщется общий язык. Совёнок… Совёнок, совёнок… Ну что ж, Виктор Сергеевич ни разу не сомневается, что ребёнок он хороший, приют его воспитал, но всё же ― ночной образ жизни… Вдруг внутри него скрыт хулиган?

– Расскажите нам про лебедёнка, ― попросила Паулина Викторовна, когда лиса вновь появилась. ― Что с ним? Мальчику восемь. Почему его до сих пор никто не забрал?

– Внешность, ― горестно вздохнула директриса. ― Увы, судят у нас, как правило, по одёжке. И напрасно. Смышлёный малыш, всё ловит на лету. Но ужасно неуверенный в себе. Доброго родительского слова ― вот чего ему не хватает.

– Мы можем познакомиться с его анкетой? ― спросил селезень. ― Кто он, кем были родители?.. Ну, и всё прочее.

Из тонкой папки с анкетными данными и краткой характеристикой Ряскины узнали, что лебедёнка зовут Кириллом; фамилия ― Крылов. Кирюша Крылов. А что, в общем-то красиво! Мать отказалась от него с первых же минут, как только он вылупился из яйца. В чём причина ― директриса не знала. «О таких вещах, мне, знаете ли, не говорят», ― призналась она. При этом, впрочем, добавила, что по статистике лебеди редко отказываются от птенцов. Благородная птица. Как правило, представители знатных фамилий, с хорошими связями… Так что бедность, как причина, наверное, всё-таки отпадает. Хотя кто сказал, что все без исключения лебеди счастливы и не знают нужды.

– Вы правы, ― согласился селезень. ― Жизнь слишком сложна. Сегодня ты на жёрдочке, завтра в грязи. Так значит, мы можем его забрать? Когда?

Смышлёный, хваткий

Оформляя новые документы, Паулина и Виктор никак не могли решить: кем записать приёмыша. Фамилию после некоторых колебаний всё же поменяли: Ряскин (не Крылов). Но там была еще одна графа: «Порода, вид, семейство».

– Пиши «лебедь», ― подсказала утка. ― Витенька, чего медлишь? Ведь он лебедь, значит, так и нужно писать.

– Но мы берем его к себе. Он будет жить, как мы, крякать, как мы… Не знаю, я лично собираюсь растить из него утёнка. Достигнет совершеннолетия, будет оформлять паспорт, ― пусть пишет всё, что ему угодно. Решит, что быть утёнком для него слишком зазорно, ― его право.

Сказав это, Виктор Сергеевич обмакнул стальное перо в чернильницу и под молчаливое одобрение супруги оставил в графе запись: «Утёнок».

Восьмилетний Кирюша и в самом деле оказался на редкость сообразительным. Главное, послушным: всё, что надо было делать по дому (селезень Виктор никому не давал сидеть, сложа крылья), он выполнял с готовностью и каким-то удовольствием. Словно натирать до блеска магазинный прилавок, мыть снаружи витрину или возиться под руководством Паулины Викторовны с граблями и лопаткой в палисаднике, было невероятным счастьем. «Вот что значит приютское существование, ― глядя в такие минуты на расторопного птенца, думал селезень. ― Жизнь там, конечно, не сахар, но… дисциплина. С этим не поспоришь».

Очень скоро Кирилл привык называть Паулину Викторовну «мамой» и стал обращаться к ней на «ты». К главе дома пришлось привыкать чуточку дольше: Кирюша долго выкал и называл селезня по имени-отчеству.

Огорчало то, что отношения с приёмным братом никак не складывались. Родители почему-то были уверены: раз оба ровесники, то быстро поладят. Но однажды продавец Николай лично видел, как спешащему через магазин с ведром мыльной воды Кирюше утёнок исподтишка подставил ножку, и серый нескладный птенец растянулся в пенной луже. Когда на грохот примчалась мать, Вилли стал отпираться: мол, ничего не знает. Кирюша подтвердил: он упал сам, по неосторожности. Хамелеон Коля смолчал, но, когда всё утихло, признался Вилли, что всё видел: зачем Вилли врёт? Утёнок снова стал выкручиваться, утверждая, будто Коля ошибся: у него глаза вращаются, как телескопы, во все стороны; мало ли что ему привиделось! Но при этом было заметно: мальчишке стыдно.

Этим же вечером, наедине, Вилли во всём сознался матери. Сказал, что ему кажется, будто приёмный брат нарочно подлизывается к старшим, чтобы его любили больше, чем Вилли. В самом деле, Вилли стал замечать, что ему почти перестали уделять внимание. Не то что раньше. Мама-утка постаралась его успокоить. Сказала, что, несмотря ни на что, он по-прежнему её любимый малыш. Но теперь она старается дать столько же любви Кирюше. «Ты подумай, ― говорила она, ― в детстве, когда я читала тебе книжку, он лежал в приютской кровати, совсем один и просто смотрел в темноту. Я думаю, ему не часто желали спокойной ночи. Подружись с ним. Видно же: он тянется к тебе и хочет быть настоящим братом».

С тех пор всё как будто бы наладилось. Вилли и Кирюша сдружились. Приёмыша записали в ту же гимназию, в которую ходил Вилли.

Учёба давалась ему на редкость свободно. Быстро перешёл в отличники. Правда, на уроках гимнастики его несуразная фигура болталась на гимнастических брусьях тюфяком и вызывала у одноклассников смех. Вообще, многие отнеслись к нему с подозрением: утёнок ― не утёнок… сутулый, грязно-пепельный… Кроме всего прочего, раздражала его манера подчёркнуто вежливо, в уважительной форме обращаться к преподавателям.