- Но, душенька моя, ведь я тоже христианка! - нежно настаивала фрейлейн Тропик. - Почему это вы хотите, чтоб моя совесть была спокойна, когда вы бодрствуете? Да я глаз не сомкну!

- Позвольте, дорогая фрейлейн Тропик…

- Нет, уж разрешите мне, любезная Октавия Фрунк…

- Ни за что, ни за что!

- И я ни за что!

- Фрейлейн!

- Октавия!

Здесь две нервные женщины внезапно так судорожно наклонились друг к другу, что зыбкое равновесие стула, на котором сидел полицейский агент, не выдержало, и Дурке полетел на пол, сопровождаемый пронзительными воплями двадцати девиц. Кунигунда и Октавия свалились рядом с ним, одна по правую, другая по левую руку, и в ту же минуту зоркие глаза Октавии увидели недопустимую, неслыханную вещь - полицейский агент чмокнул ее хозяйку сперва в одну щеку, а потом в другую. Она не могла этого вынести.

- Преступник! - заорала она неистовым голосом. - Преступник, преступник, преступник!

Дурке вскочил и подбежал к окну. Черт побери: перед книжным магазином действительно стоял извозчик, нагруженный розовым портпледом и чемоданом. На чемодане белело клеймо:

- Да почему же?.. - попыталась было вмешаться фрейлейн Кунигунда.

- Нет, простите меня, фрейлейн Тропик, - процедила Октавия с ненавистью, - я имею два своих глаза, которые видят все, что происходит. Это самый настоящий преступник с алиби. Он приготовил себе извозчика и чемодан. Он сейчас выйдет и наверняка будет загримирован… ай!

Она никак не ожидала от себя подобной пророческой силы: дверь книжного магазина раскрылась, и из нее вышел преступник. Он был загримирован симпатичной старой дамой. Белый парик выбивался у него из-под шляпки. Лицо его было покрыто густой синей вуалью. Преступник держал в руках газету, он добрел до извозчика неверными шагами, сел и…

Но тут полицейский агент быстрее молнии сунул себе в карман остаток пудинга, нахлобучил фуражку и помчался вниз по лестнице, даже не сделав ручкой двадцати нежным христианкам, ничего не пожалевшим для правосудия.

Старая дама из Померании тихо ехала на старом эльберфельдском извозчике. Она оттянула вуальку и с величайшим интересом читала купленную газету, прерывая чтение глубокими страдальческими вздохами. Извозчик, вздыхая, держал вожжи и ехал точь-в-точь так, как ездят все извозчики в Эльберфельде - словно он перевозил отошедшую душу через Лету и не видел причины торопиться ни для себя, ни для нее. Именно поэтому ни он, ни старая дама не заметили Дурке, отлично висевшего сзади и посматривавшего в ту самую газету, которую читала старуха. Полицеискии агент испытывал нестерпимое волнение. Он видел перед собой старый номер зузельской «Золотой Истины», не распространенной ни в Померании, ни в Эльберфельде. Старая дама, купившая этот номер, должна была иметь к тому особые причины. Номер сообщал об убийстве министра Пфеффера и Франциска Вейнтропфена.

Не было ни малейшего сомнения, что преступник наслаждался воспоминаниями или терзался укорами совести. И Дурке был не в состоянии арестовать его даже с такой уликой в руках!

Проехав все книжные магазины, типографии и молитвенные дома, извозчик поворотил лошадь к вокзалу и здесь, как Харон, протянул руку за деньгами. Дама расплатилась, подхватила обе вещи, несмотря на старческий возраст, энергично оттолкнула носильщиков и прошла к вокзальной кассе.

- Зузель? - переспросил кассир. - Четырнадцать марок десять пфеннигов.

Старая дама всплеснула руками:

- Помилуйте, я от Кноблоха до Эльберфельда заплатила всего семь марок, а там гораздо дальше и дорога труднее - все мосты да тоннели, мосты да тоннели! Нельзя ли мне как-нибудь за восемь марок?

- Четырнадцать марок и десять пфеннигов, сударыня, - откашлялся кассир. - Здесь не магазин. Цены напечатаны для всех граждан.

- Ох, как вы запрашиваете! - тянула старая дама. - Вы посмотрите, с кого вы просите. Я одной ногой в гробу стою, разве я сяду в вагоне на полное место? Когда покупает толстый, хороший немец, пьющий пиво, еще можно брать такую цену. А с худощавой женщины…

- Не задерживайте публику! - прохрипел кассир.

- Вот девять марок, и дело с концом!

Кассир бросил обратно девять марок.

- Следующий!

Следующим был Дурке. Он совсем не купил билета и отошел в сторону. Старая дама долго еще торговалась и вздыхала, но кончила тем, что уступила кассиру. Через полчаса они сидели друг против друга в вагоне третьего класса.

«Талантлив, собака, - думал Дурке завистливо, - и виду не показывает, что узнает. А какую комедию разыграл у кассы!»

Преступник был действительно талантливым и на редкость хладнокровным человеком. Он вытянул ноги, как только уселся, на скамейку, занятую Дурке, сложил руки на животе и мирно свистел носом, смеживши глаза. Он не шелохнулся, когда Дурке протянул кондуктору полицейский билет. Не шелохнулся, когда Дурке пошел давать телеграмму. Не шелохнулся, когда Дурке заглянул ему под вуалетку. Только запах пудинга, извлеченного Дурке из кармана, подействовал на его железные нервы настолько, что он вздрогнул и втянул в себя воздух. Часы протекали мирно и без приключений. Ранним утром поезд подошел к Зузелю. На вокзале виднелась статная фигура Дубиндуса, нетерпеливо прохаживавшегося взад и вперед. Завидя Дурке, он кинулся к вагону и шепнул своему помощнику лихорадочным голосом:

- Преступник тут?

- Увиден, пойман и побежден! - торжественно ответил Дурке. - Ваш помощник, херр Дубиндус, проявил необычайную ловкость. Он схватил убийцу, можно сказать, прямо из кучи пороха и доставил его сюда точь-в-точь как подстреленную дичь. Вы можете взять его голыми руками!

- Но Дурке! - простонал Дубиндус в полном отчаянии. - У меня до сих пор нет бланка об аресте.

Старая дама между тем проснулась, спустила вуалетку пониже, схватила пожитки и энергично выпрыгнула из вагона. Можно было прозакладывать голову, что она кого-то боится. Поглядывая по сторонам, она шмыгнула на площадь и тут, за углом, вытащила из кармана смятый номер «Золотой Истины». Дубиндус и Дурке, затаив дыхание, следили за каждым ее шагом.

- Гм! Гм! - пробормотала дама. - Попробую-ка я, попробую-ка я… - И с этими загадочными словами она подозвала извозчика и крикнула:

- В морг!..

Политика, если на нее смотреть с точки зрения Медицинской, вещь неудержимая, как чиханье.

Молодой офицер французской армии, мосье Растильяк, наехал на велосипеде на ворота Советского торгового представительства как раз в ту минуту, когда оттуда выходил заведующий. Он опрокинулся на спину, получил тяжкие увечья и потребовал от Советской России извинений, компенсаций и гарантий.

- Мы просим извинения за то, что на нас наехали. Мы выдаем компенсацию в размере установленном, за вычетом наших убытков. И мы отказываемся выдать гарантии, поскольку мосье Растильяк имеет склонность ездить по воротам, стенам и прочим вертикальным плоскостям.

Таков был в высшей степени иезуитский и уклончивый ответ советской дипломатии. Весь город был крайне взволнован происшедшим. Рейнский пограничный кордон увеличился вдвое. Солдаты ходили с траурным бантом на рукаве.

Прошел день, и мосье Растильяк мог уже встать на ноги, поддерживаемый денщиком и ефрейтором. В таком виде он стал ходить по кофейням и бильярдным, усиленно утрамбовывая кулаком то место, где, по анатомии, должно было находиться сердце. Но странное дело! Те, кто знал плутоватую рожицу Растильяка, были сбиты с толку совершенно новым для них выражением: Растильяк казался напуганным. Частенько посередине речи он обрывал самого себя, бледнел и оглядывался по сторонам.

- Что с тобой, Жорж? - конфиденциально спрашивали товарищи. - Не может быть, чтоб ты струсил! Какого черта ты нервничаешь?