Не успел Кресслинг нажать последнюю кнопку, как оконное зеркало показало ему несколько медленно подъезжавших по главной аллее автомобилей. Он быстро передвинул стенные клавиши, и воздушный лифт вознес в залу одного за другим его знатных посетителей.

Тут был принц Гогенлоэ, виконт, лорд Хардстон, несколько испанцев, болгарский посланник, швейцарский генеральный консул, румынский князь, русский князь, португальский дворянин. Тут были бельгийцы, австрийцы, латыши, поляки, эстонцы, финны из самого высшего общества. С ними прибыли и коммерсанты. Знаменитый немецкий Стиннес, его приятель Крупп, банкир Вестингауз, английский купец Ротшильд и молодой Артур Рокфеллер. Как всегда, недоставало одного только синьора Чиче.

- Усаживайтесь, господа, - сказал Кресслинг обычным своим, не особенно любезным голосом, - я прошу извинить моих крокодилов, которые не могли вас дождаться и откушали раньше.

Болгарский и румынский гости не без удивления переглянулись; им показалось, что это чисто балканская, но отнюдь не американская шутка. Остальные, знакомые со странностями Джека Кресслинга, не обратили на его слова ровно никакого внимания.

На вилле «Эфемерида» нельзя тотчас заняться делом. Требовалось посмотреть и покушать. Когда, наконец, ужин пришел к концу, Джек Кресслинг встал и сказал своим суховатым голосом:

- Мы собрались здесь, господа, чтоб выяснить наше обоюдное положение. Я чужд всякой сентиментальности, и гибель нашего мира мало меня трогает. Но я люблю борьбу. Я не могу допустить, чтоб мой раб и поденщик оказался сильнее меня. Потому я протягиваю руку фашистской организации. Я вступаю в нее членом. Я отдаю в ее распоряжение половину моего состояния. Но прежде я должен знать, каковы ближайшие намерения нашей организации.

Принц Гогенлоэ встал с места и, обменявшись взглядом с лордом Хардстоном, ответил Кресслингу:

- Я уполномочен синьором Чиче довести до вашего сведения, господа, следующий план. По данным синьора Чиче, Советская власть в России опасно укрепляется, и пропаганда ее в наших странах становится угрожающей. Необходимо свергнуть эту власть, но не снаружи, а изнутри, путем заговора. План тайного заговора у нас уже готов. Привести его в исполнение берется мистер Артур Рокфеллер. В ближайшем будущем мистер Рокфеллер отбывает в Петроград с паспортом американского коммуниста.

Кресслинг взглянул на Рокфеллера.

- Артур, вы действительно беретесь за это?

- Клянусь прахом моего отца, - с горячностью воскликнул молодой человек.

- Великолепно. Это мне нравится. Но что же остается на нашу долю?

- Синьор Чиче выработал обширную программу, - вмешался лорд Хардстон, - не бойтесь, никто из нас не останется без дела.

Настроение присутствующих стало весьма горячим. Кресслинг, против обыкновения, пил и чокался со своими гостями и на прощание показал им двух крокодилов, мирно дремавших на дне бассейна.

Совещание кончено, шампанское выпито, хрустальные часы Кресслинга прокричали филином. Гости один за другим отбыли в мрак теплой майской ночи. Один Кресслинг, страдая от вечной бессонницы, обречен долгие часы ходить взад и вперед по сияющим залам «Эфемериды».

Между тем в темном чулане маленького домика, где жил Тингсмастер, экран показывал, а фонограф рассказывал все, что произошло в «Эфемериде». Ребята смотрели и слушали, стиснув кулаки, и между ними в скромном платье работницы находилась Вивиан Ортон.

Всякий честный коммунист на первое мест ставит долг, а на второе жену. Всякая жена норовит поставить на первое место себя, а на второе все остальное.

У товарища Василова, члена нью-йоркской компартии, сдалась именно такая семейная конъюнктура. Вернувшись с ночного заседания партии, он разбудил жену и сказал:

- Катя Ивановна, мы едем в Россию.

- Очень рада, - ответила та спросонок, - «Амелия» отходит послезавтра. Поедем вместе с мистрисс Дебошир.

- Мы с тобой едем на «Торпеде», - возразил товарищ Василов, - таковы полученные мною инструкции.

- Неужели вы думаете, что, получая какие-то там инструкции, можете не считаться с чувствами своей жены?!

- Инструкции, дорогая, - терпеливо повторил Василов. Он сделал глупость только раз в жизни, когда женился, и теперь нес все ее последствия.

- Инкрустации, - повторила жена.

- Инструкции!

- Инкрустации!

- Инструкции!

- А! Если вы хуже всякого будильника и не даете мне выспаться, так я заявляю вам: я еду на «Амелии» - и кончено!

- Как хочешь, - устало ответил Василов, горько вздохнул и принялся раздеваться.

На следующее утро Катя Ивановна встала чуть свет, насмешливо взглянула на спящего мужа и в самой нарядной шляпке выскочила на улицу. У ворот стоял посыльный. Он гладил себе бороду. Борода имела почтенный вид.

- Посыльный, - произнесла Катя Ивановна, - вы не знаете, где находятся пароходы, справочные кассы, и куда надо сесть, чтоб поехать в Россию?

- Пустое дело, мэм, - ответил, густо закашлявшись, посыльный, - идите себе домой и садитесь, куда хотите. А я с вашего позволения выхлопочу вам билет и занесу на дом. Так и запомните, посыльный номер 7.

- Неужели вы это сделаете? Но видите ли, в чем дело, у меня вышли контры с моим мужем. Я хочу поехать на пароходе «Амелия» вместе с мистрисс Дебошир. Вы можете взять мне билет на «Амелию»?

- Легче, чем плюнуть, мэм.

- Ну, так возьмите. Вот вам деньги. Вот вам документы. И знаете что? Занесите мне билет не домой, а прямо к мистрисс Дебошир, Ровен-Квер, 10.

- Завтра утречком, мэм, все получите в полном порядке.

Катя Ивановна, в восторге от своего плана, вынула блокнот, карандаш и конверт и энергически повернула посыльного спиной к себе.

- Номер 7, я на вас облокочусь на минутку… Вот так. Мне хочется написать письмо мужу.

Она вывела кривыми буквами на спине посыльного:

«Василов! Ты нуждаешься в уроке и потому вот тебе мои собственные инкрустации: я еду на «Амелии» с мистрисс Дебошир. Домой больше не вернусь. Уложи все мои вещи, лиловое платье и ноты для пения. Надеюсь, ты тоже поедешь на «Амелии», в противном случае мы встретимся на пристани в Кронштадте. Твоя жена

Катя Ивановна».

- Вот, - сказала она, - несите это письмо наверх, прямо по адресу. Бросьте ему письмо на кровать и бегам обратно. На все его вопросы - гробовое молчание. Поняли?

- Как не понять, мэм, - ухмыльнулся посыльный. Он поглядел, как веселая дама, распустив над головой зонтик, помчалась по направлению к Ровен-Кверу, а сам пробежал глазами доставшееся ему письмо. Потом он взглянул на адрес, покачал головой и отправился с письмом наверх. Добудившись Василова, он сунул ему письмо в руку и, не отвечая на вопросы, сбежал вниз.

До сих пор посыльный Джонс, старый посыльный этого района, действовал, как ему было приказано. Очутившись на улице, он проявил неожиданную самостоятельность, а именно: он дошел до водосточной ямы, оглянулся вокруг и исчез в яме с быстротой крысы. Темный, мокрый проход вывел его сперва на каменную лестницу, потом на станцию подземной дороги. Джонс выбрал минуту и вскочил в узкую щель между железными обшивками вагона: он был в купе между уборной и топкой, не подлежащем оплате.

Честный Джонс сделал несколько пересадок, снова углубился в подземный ход, вымок, выпачкался, растрепал свою бороду, но добрался-таки до жаркого местечка под самой кухней «Патрицианы», где сидел в цилиндре и с гуттаперчевыми трубками на ушах водопроводчик Ван-Гоп.

- Менд-месс, - запыхавшись, проговорил посыльный.

- Месс-менд, - ответил Ван-Гоп, - это ты, Джонс? Ну что новенького?

- Жена Василова поручила мне купить ей билет на «Амелию». Она, видишь ли, желает ехать самостоятельно. Завтра утром я должен доставить ей билет и документы по адресу ее подруги.

- Ладно, Джонс, делай свое дело. Я все передам Мику. Да смотри, Джонс, не случилось бы чего с Василовым. Поставь своих ребят по всем углам, охраняйте его пуще глаза, покуда не попадет на пароходные мостки. Клади сюда бумаги.