– Я крыска. Маленькая крыска. Вишней пахнет. Чертежи.

Сил сопротивляться больше не было. Соня потеряла сознание.

Из «Руководства по подготовке комтуров низших ступеней»

Закрытый архив Ока

«По завершении первого этапа приступать к «полевым» тренировкам.

Полигон «Поздземка» призван в первую очередь развивать интеллектуальные навыки. Далее приведены маршруты с идеальным и приемлемым временем прохождения. Однако все маршруты подлежат адаптации к каждому конкретному индивидууму. Не рекомендовано начинать с «Чаринг Кросс», так как ключ на станции слишком примитивен. Разумнее оставлять станцию на конец, дабы проверить способность видеть простое и очевидное решение, не усложняя задачу. Тем не менее выбор маршрута целиком и полностью зависит от составителя (в Приложении 1,7 приведен полный перечень ключей, ловушек, экстренных выходов и тупиков).

Полигон «Гластонбери» не является обязательным в программе подготовки. Более того, с 1745 по 1801 год он считался опасным и был закрыт».

Круглые висячие фонари старой платформы Бишопс Роуд светили совсем слабо. В полумраке казалось, что на щеках Тима блестят бороздки слёз. Иллюзия, игра теней. Ведь отец с самого детства внушал, что настоящие мужчины не плачут. Тимоха сидел на полу, прислонившись к стене. Рядом, на лавочке, лежала Соня. Она едва дышала. Временами дыхание учащалось и вроде даже усиливалось, но ненадолго. Вокруг в отчаянном беспорядке валялись надорванные упаковки лекарств, чуть в сторону откатился неиспользованный шприц. Тим подтянул колени к груди, обхватил голову руками, спрятав лицо. Предательски дрогнули плечи. Настоящие мужчины не плачут. Никогда.

Смеркалось. Пора было менять потерявших за день бдительность инсинуатов. Комтуру не хотелось оставлять свой пост пусть и на короткий срок: не верил он, что злоумышленники пойдут традиционным путем. Макс точно знал, встретит их именно он. Но смена караула – важное мероприятие. Тем более что все уверены в том, что это учения. Отсутствие надзирающего комтура выглядело бы по меньшей мере странно.

Приходилось признать: подготовка в Оке с годами становилась только лучше, сколько бы Макс ни утверждал обратное. Оставшись довольным результатами обхода, комтур вернулся к птичнику. Сел на ступени лестницы, вытянул ноги и закрыл глаза. Тот, кто рискнул бы предположить, что наблюдатель уснул на посту, быстро бы убедился в ошибочности своей идеи: достаточно было попробовать пробраться мимо. Обманчивая сонливость и расслабленность – это ширма, за которой скрывался собранный, готовый в любую минуту отразить атаку зверь.

Макс вспоминал.

Ритуал Посвящения десять лет назад. Комтур не любил церемонии: вся эта торжественность вызывала в нем чуть ли не физическое отвращение. Малолетние выскочки мнят себя исполнителями высочайшей миссии. Выскочки постарше с невыносимым апломбом делают вид, что являются проводниками этой самой миссии. Как там говорят на Изначальном? Цирк уехал, а клоуны остались. Но Верховный настаивал не только на присутствии ареопага в полном составе, но и на явке всех старших членов Ока, без исключения. Товарищи Макса с интересом разглядывали молодняк, тогда как он мучительно считал минуты до окончания этого балагана.

На том же Посвящении комтуру было не до счёта. Он увидел мальчишку. Грея. Что-то во взгляде, или в позе, или… Макс и сам затруднялся ответить, чем его зацепил этот будущий минервал. И ведь не сказать, что Грей был физически подготовлен лучше, чем сверстники. В нем чувствовалась не сила даже, скорее потенциал силы, но всё же. И глаза. То ли серые, то ли голубые, издалека не разберешь. В них сталь, и решимость, и непокорство, и любопытство – коктейль, который комтур никак не ожидал увидеть в глазах четырнадцатилетнего пацана.

Верховный архон не поверил, когда Макс сообщил о намерении взять Грея в ученики. Но чем дольше длилось наставничество, тем больше становилось очевидным, что комтур воспитает из парня достойную смену самому себе.

А потом Малое Испытание и такой неожиданный вердикт Ока. Макс отказывался принимать неизбежное. Повторных испытаний не бывает, но всегда можно найти лазейку, сделать исключение.

Одна ночь. Восемь часов. И несгибаемый комтур был уничтожен.

Привычную мелодию ночного Ока не нарушал ни один фальшивый звук, однако Макс открыл глаза. От напускной лености не осталось и следа. Комтур знал: посторонний нарушил границы штаб-квартиры.

Соня закашлялась, попыталась подняться.

– Лежи, лежи, – суетился рядом Тим. – Как ты себя чувствуешь?

– Пить хочется, – голос у Сони скрежетал, как ржавая телега.

Из-под лавки Тимоха извлек бутылку воды.

– Вот, держи. Она нормальная, я пробовал. Приподнимись, дай я тебе помогу.

Соня сделала всего глоток, и ее снова одолел кашель. Унялся. Ещё пара глотков.

– Откуда у нас вода?

– Здесь нашел. И аптечку. Большая часть лекарств оказалась просроченной, а остальные… Я не знал, что тебе может помочь. Сначала думал рискнуть, там глюкоза была и атропин, но испугался сделать хуже. Чёрт, я уже не верил, что ты придешь в себя.

Тимохе срочно понадобилось потуже завязать шнурок. Спина пару раз дрогнула. Соня положила руку брату на плечо.

– Эй, мелкий, я в порядке. Всё хорошо.

Тим пробурчал что-то невнятное, обращаясь, по всей видимости, к кедам.

– Что произошло? И где мы?

Парень взял себя в руки.

– Сначала ты потеряла сознание. Сказала, что ты маленькая крыска, и упала. Сонь, я реально испугался. И грызуны эти дохлые повсюду. А потом у меня заболела голова, и вдруг запахло вишней. Тут-то до меня и дошло: про вишню ты тоже говорила! Это газ. Я где-то читал, что синильная кислота вишней пахнет. Понятно, что это не она, но что-то родственное. Здесь совсем близко лаборатория на «Ноттинг Хилл», похоже, у них утечка была, или, не знаю, может, специально его выпустили. Не важно. Но крысы передохли явно из-за него. Ты маленькая совсем, на тебя он подействовал раньше и сильнее.

Тим нервничал даже сейчас, когда рассказывал. Соня порывалась приободрить брата, но он не дал вставить и слова.

– Нужно было убираться оттуда, и как можно скорее. Но куда? Я попробовал сунуться на поверхность. Мне уже было наплевать, что там будет с планом, с Оком, главное, вытащить тебя на свежий воздух. Но, как Грей и говорил, выходы рядом с вокзалами – тупиковые. Там всё намертво заварено. Систер, у меня руки опустились. Я просто сидел на платформе и тупо пялился в стену.

Соне хотелось обнять младшего братишку, крепко прижать к себе и пожалеть. Но сил на это не было, да и Тим бы не дался: он же взрослый-сильный-независимый. Оставалось слушать его и стараться сдерживать кашель, чтобы лишний раз не беспокоить брата.

– Смотрел и вспоминал, как мы с тобой, когда первый раз оказались на Паддингтоне… Ну, ещё с родителями, помнишь? Как мы с тобой буквы искали, чтобы подряд, по алфавиту. А мама всё поправляла нас, потому что наш алфавит не сильно совпадал с классическим английским. И папа тогда рассказывал, кто такой Брюнель и почему его проходческий щит такой крутой. Сколько мы тогда на станции проторчали? Мне казалось, что целый день.

Соня невольно заулыбалась. Странно, какие фортели выкидывает иногда память: вся та поездка – лишь смутное воспоминание или скорее намек на воспоминание, а случай на «Паддингтоне» – наоборот, яркий и чёткий, как будто это было вчера.

– Короче, я смотрел на чертежи, и меня осенило, что ты имела в виду. Прямо перед тем, как потерять сознание, ты сказала «Чертежи».

– Правда? Я совсем этого не помню.

– Сказала-сказала! – Тим заметно оживился. Соне, очевидно, становилось всё лучше, и беспокойство за неё постепенно проходило. – Так вот, эти чертежи там не просто так. Может, на нашем Изначальном уровне они дань памяти и уважения, но здесь совсем другое дело! Они должны были помочь открыть дверь. Но я понятия не имел ни с какой стороны к ним подступиться, ни где может быть эта гипотетическая дверь. Я сейчас скажу, но ты сразу же забудешь, договорились?