— Может быть отчасти ты и прав… — Поняв, что может проговориться, Воронеж осёкся. — Ладно, не важно. Считай, что мне просто пришлось по душе это занятие. — И, как бы стараясь убедить и самого себя тоже, добавил. — Ну, мне правда интересно. А ещё, знаешь, я ведь первый корабел на государевой службе во всей этой огромной стране. Это даже как-то… почётно.

— Знаю. Но я просто диву даюсь, как ты ещё себе чего-нибудь не сломал. Серьёзно, как ни приду, то ты лазаешь то там, то сям, то ещё чем-то опасным занят. Неужели сорваться не боишься?

— А ты, что же, волнуешься за меня? — Голос Вадима слышался уже где-то совсем рядом с Алексеем, и потому тот, всё-таки повернулся в сторону друга.

— С чего ты взял?! — Понимая, что сболтнул лишнего, и теперь этот дурень напридумывает себе невесть что, вскипел Белгород. — Да я… Да я, может быть, был бы даже рад, если бы ты разок грохнулся с вашей этой самой… М-мачты! Не помрёшь, олицетворение же, но, может, голова на место встанет хотя бы.

— Да ладно, Лёх, не нуди. — Оказавшись совсем рядом, брюнет улыбнулся собеседнику одной из своих самых обворожительных улыбок. — Ты-то вон вообще глава наших войск по всей юго-западной границе теперь. Я, как узнал, так удивился очень: чтоб ты и так?

— Ну, а что такого? — Нахмурился Белгород. — Думаешь, не подхожу?

— А то, — улыбнулся уже в который раз Воронеж, — что ты совершенно не выглядишь воином, не говоря уже о том, чтобы кем-то командовать.

— Но ведь ты же тоже строишь как-то эти самые корабли? — Парировал блондин. — А ведь тоже с виду и не скажешь, что годишься для этого. Хотя, я наверное просто слишком привык к твоей лени. Я ведь прекрасно помню, как мы тебя едва ли не впятером заставляли заняться чем-то полезным!

— Да, было дело. Курск ещё тогда так злился. Видел бы он меня сейчас. — Воронеж усмехнулся. — Кстати, Лёх, ты… Никогда не думал, что мог бы быть со мной и помягче? — Вадим снова улыбался, и блондин, окинув его мимолётным взглядом, отметил, что брюнет, наверное, сохранит жизнерадостность и беззаботность, что бы там он сам, Белгород, ему ни говорил. — Ты же такой милашка с Курском!

— Потому, что он мой брат. — Алексей снова нахмурился, но это лишь придало Воронежу сил для его дальнейшей игры.

— А я?..

— А ты никто. — Пытаясь напустить на себя как можно больше серьёзности, ответил Белгород. Для Воронежа это выглядело довольно забавно, учитывая, что тот ещё не мог видеть настоящие чувства Лёши, но уже догадывался о них.

— Правда?

— Да.

— Ты точно в этом уверен?

Брюнет стоял уже опасно близко. Белгород понимал всю сложность выбора, перед которым ставил его собеседник и недоумевал от того, что Воронеж решился затронуть эту тему так быстро и даже резко. Он ещё не был готов отвечать ему правду, а потому просто хотел закончить этот уже порядком надоевший допрос. Лёша не был готов сдаваться, но говорить о том, что чувствует на самом деле он был готов ещё меньше.

— Всё, прекрати! Отвали и иди занимайся своей работой!

Словесная пощёчина сразу отрезвила Вадима: с его лица пропала улыбка, а сам он даже отступил на пару шагов. Брюнет пытался не выдавать своего огорчения, однако оно всё-таки просачивалось в уже бесповоротно испорченную обстановку. Стараясь не смотреть на блондина, Воронеж перевёл взгляд на ближайший линейный корабль — незаконченный, на котором, как и на всех остальных вокруг, уже давно кипела работа.

Алексей тоже отвернулся: было видно, что он не хотел прекращать их разговор столь быстро, однако свои принципы для него были всё ещё важнее.

Как бы ненароком бросив расстроенное «Дурак ты, Лёх», Воронеж, развернувшись, направился к своему, оставленному было ранее, делу. Уже через минуту топор Вадима снова застучал, и каждый удар его то и дело отдавался в голове Белгорода глухой болью от отчаяния и невозможности пересилить уже, наконец, себя и сказать Воронежу всё то, что он на самом деле думал.

— От дурака слышу… — Напуская на себя обиду, буркнул Алексей и осёкся, снова поймав свой взгляд на работавшем Вадиме. Белгород знал, что в последнее время он постоянно замечает себя наблюдавшим за этим дурнем, однако сделать он с этим ничего не мог. Более того, даже и не собирался, ведь движения Воронежа в работе вне зависимости от того, чем он занимался, всегда были такими отточенными, такими совершенными и мастерскими, что блондин невольно даже любовался им.

И почему Воронеж не показывал такого трудягу раньше?..

Почему же он притворялся ничего не умевшим и почти ничем не интересовавшимся глупцом, когда на самом деле мог быть не только весьма старательным, но и даже слишком хорошим в выбранной для него сверху стезе?

И, самое главное, почему же он сам, Белгород, так неприкрыто и часто напрямую глазеет на него, едва ли не подмечая каждое движение его рук?

Алексей понимал, что уже знает все ответы, но всё ещё гнал от себя неминуемость их принятия. Когда-нибудь он, наплевав на все свои правила, точно подойдёт и похвалит Вадима за старания и сам завяжет с ним нормальный разговор.

Когда-нибудь — точно. А пока ему оставалось лишь всё также скользить взглядом по прекрасной в работе фигуре друга и жалеть о настоящем, в котором он, Белгород, всё ещё столь упрям и горд.

2 августа 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.

Но это было ещё не всё. Худо-бедно поправив положение дел с одного фланга, Курск бросился в другие места, ведь помощь его и его теперь уже спутников остро требовалась буквально везде. Их, как олицетворений, почти что разрывали во все стороны, и Курск, случайно потеряв из виду друга и брата, спустя несколько минут уже и вовсе не понимал, в какой стороне они остались.

Глеб ещё никогда в жизни не волновался так, как в эти долгие минуты боя. Он мысленно молился, и молился не только за исход сражения, но и за то чтобы все дорогие ему олицетворения остались после него хотя бы живыми.

Но особенно он молил Бога об Орле, ведь никого другого ему не вешали на… Ведь никто другой не был приставлен к нему учеником.

В голове у Курска что-то щёлкнуло. Теперь уже он носился по полю битвы среди своих и чужих, ища только лишь одно знакомое олицетворение. Он помнил, что светлые волосы Орла были закрыты шлемом, а тело — доспехом, но Глеб уже настолько запомнил движения Вани, что, казалось, мог узнать их из тысячи.

Вскоре его опасения подтвердились. На противоположном краю от того места, где он спас из едва не замкнувшегося окружения Белгорода и Воронежа, и довольно далеко от холма, на котором всё ещё высился гуляй-город с Моршей и Ельцем внутри, Глеб вдруг заметил довольно открытую площадку, кое-где охраняемую одними из самых лучших воинов Крыма и, поняв всё, Курск, разогнавшись, въехал в круг, смяв по пути несколько пытавшихся его остановить и задержать врагов. Ещё не начавшие поединок Орёл и Бахчисарай замерли от неожиданности.

— Так вот чем ты тут занимаешься, собака! — Даже не пытаясь отдышаться после резкого манёвра, крикнул Глеб. — И не стыдно тебе на слабых-то нападать?!

— О-о-о, а вот и мой старый знакомый нарисовался. — Ухмыльнувшись, произнёс Крым то ли радостным тоном, то ли разочарованным. — Я всего лишь возвращаю долг этому парнишке. В тот раз ему повезло, но только в тот. Он, кажется, так и не понял, с кем имеет дело.

— Выбирай в противники ровню, скотина! — Грубо выхватив из ножен саблю, севрюк двинулся прямо на Крыма. — Ты долго бегал от меня, но теперь тебе не отвертеться!

И, когда клинки из сабель встретились, Орёл услышал лишь брошенные его наставником в свою сторону слова: «Не мешай! Хочешь — беги отсюда, я всё сделаю!»

А следом, вдруг, в эту самую секунду, в памяти Вани вспыхнул их прошлогодний разговор с Ельцом — впервые у него дома, — в котором Курск так яростно и импульсивно оголил раненое плечо. Это воспоминание и все те, что были после, среди которых особенно выделился ещё и тот разговор во дворе в день приезда Белгорода, пролетели в мыслях Вани за секунду. А уже в следующую он, нацелившись на врага, с гортанным криком «НЕТ!» ринулся в бой. На секунду опешившие Курск и Бахчисарай даже замерли, и это стоило второму здоровья — Орёл полоснул его по руке, да так сильно, что его сабля почти пробила его наруч там, где рука была защищена им, а где нет — оставила глубокую рану.