— Смотри, смотри, какая она вся идеальная. Бесит, правда?

— Совсем нет!

— Но ведь это не она должна быть рядом с Мангупом, — голос всё продолжал настраивать меня против Херсонес, — а я. То есть, ты. Ты же хочешь быть счастлив? Хочешь заботы, любви, ласки? Феодоро может дать нам желаемое, нужно лишь только…

— Замолчи! Уйди! Я не хочу, не хочу, не хочу тебя слушать!

— Глупый… Рано или поздно ты и сам придёшь к тем же выводам…

1380 год, г. Солхат.

Шло время, и Шарукань всё чаще стал уезжать с полуострова по каким-то делам: сначала в столицу, как говорил он, затем — уже к русским, улаживать какие-то проблемы. По началу до всего этого мне не было дела, но, когда ситуация накалилась до предела, мой бывший учитель объяснил мне всё.

Оказалось, что русские не были довольны тем, что в Орде правит не законный хан, а, по их мнению, захвативший власть узурпатор, да к тому же ещё и не состоявший в прямом родстве с Сараем. И Москва, считавшийся наместником хана на Руси и регулярно собиравший с неё дань для Орды, на одной из встреч с Шаруканем для переговоров выразил свою позицию довольно ясно: подчиняться невесть кому он не станет. То, что в рукаве у моего бывшего учителя был козырь в виде меня, русского не волновал, ведь я ещё не был полноценным олицетворением, и поэтому представлял лишь посредственную ценность как наследник.

В ответ на это Шарукан решил жестко отомстить посмевшим высказать недовольство русским. Здесь, на полуострове, он собирал армию, в которой должен был быть и я тоже. Мой бывший аталык уже заранее предвидел свою победу и считал этот поход прекрасной возможностью приобщить меня к войне. Он уже давно подумывал о том, чтобы брать меня с собой в серьёзные сражения, однако до этого нужного повода всё не было: они происходили там и тогда, где и когда я не должен был ничего о них знать, не говоря уже о том, чтобы участвовать напрямую. Сам-то я не особо горел желанием сражаться, а тем более за Орду — мои мысли почти полностью были заняты Феодоро, ставшим для меня моим личным наваждением.

Каффа же, кстати, как наёмник, тоже был на нашей стороне.

Русские дали главный бой у впадения реки Непрядвы в Дон. Сражение вышло быстрым и кровавым, но в моей памяти оно осталось отнюдь не этим. Шарукань не хотел, чтобы я во время битвы сидел без дела, и настоял на том, чтобы я тоже принимал в нём участие, а заодно и показал бы то, чему научился.

Но именно в этом сражении суждено было рухнуть всем его честолюбивым планам. Перед самым боем меня нашёл Казань, которого я не видел с самого отъезда с Волги. Он-то и рассказал мне обо всём, что происходило в Орде в последние годы. То, о чём я, по планам Шаруканя узнать не должен был совсем.

А потом, в самый разгар боя я с сотней людей, служивших мне защитой, оказался отрезан от основных сил нашего войска. Мой бывший аталык не мог не знать об этом, и я до последнего надеялся, что он сможет вытащить меня из этой передряги. Но минуты таяли, и вместе с ними людей, защищавших меня, становилось всё меньше. Поняв, что бывший учитель не придёт на выручку, я…

Решил просто сбежать с поля боя. Я и так не особо рвался сражаться, в мыслях сидело то, что сообщил мне Казань, а тут ещё и чаша весов склонилась явно не в мою сторону, так что такой выход показался мне не только спасительным, но и правильным.

Русские преследовали меня недолго: они развернулись почти сразу, вернувшись в сражение. Что ж, видимо меня спасло то, что одет я был отнюдь не как сын хана, а как простой воин. Кто знает, соблюди я в облачении всё как полагается, отпустили бы меня просто так?..

Да, я сбежал. Помимо того, что это был первый мой серьёзный бой, мыли о том, что Шарукан меня использовал, не давали мне покоя.

Вот подлец! А ведь я ему верил, всё ещё считая его своим наставником и другом! И теперь мне хотелось лишь одного: отомстить ему так, как сумею, но только чтобы Шарукан понял, что я не просто мягкотелый ребёнок у него на попечении, а могу мыслить как взрослый, пусть даже и тело моё с этим ой как не согласно.

Я решил ехать на юг — туда, где на уже ставшем мне родным полуострове был мой дом и жил тот, которого я любил. Любил независимо от того, кто управлял моим телом в данный момент.

Я вернулся домой куда быстрее их войска. Гнал меня вперёд тот, другой во мне, и, если бы он не проснулся, смог бы я так быстро взять ситуацию в свои руки и так решительно действовать? Скорее всего, нет.

Это решение оказалось верным: уже будучи в Солхате, мне лишь оставалось ждать возвращения основных сил. А, когда они объявились на полуострове, я уже знал, где смогу найти обоих его предводителей.

Грек, верно, заметил меня ещё издали, с одной из башен своей крепости, иначе как объяснить то, почему он встретил меня столь радушно и гостеприимно да ещё и провел внутрь? У него явно было что-то на уме, но я уже был готов ко всему.

Заговаривая мне зубы, Каффа тянул время, будто наслаждаясь. По началу я не особо вслушивался в то, что он говорил, однако через несколько минут его слова всё же привлекли моё внимание.

Он рассказывал мне весь план Шаруканя. Это осознание стало для меня громом среди ясного неба, и я сразу же пожалел, что не слушал его ранее, ведь в его словах то и дело всплывали всё новые подробности. Оказалось, что, помимо жажды власти, у моего учителя были и свои причины идти против Сарая — месть за покорение его народа, половцев, и установление ига и над ними тоже.

Вот только я знал, что Каффа не стал бы делать что-то без выгоды для себя, и поэтому тут же прикинул в уме несколько вариантов его выигрыша от всей этой ситуации. Остановившись на наиболее вероятном, состоявшем в желании выслужиться перед сынком хана, я, мысленно улыбнувшись, продолжал слушать.

После того как грек окончил рассказ, он повёл меня в одни из дальних покоев, которые и занимал остановившийся у него Шарукан.

Но в них его не было. Этот подонок снова смог обвести всех вокруг пальца!

На пару с Каффой мы искали его по всему полуострову, но всё было зря. Мы поняли это, когда Шарукань немногим позже объявился в Литве.

Теперь он назывался Глинск, и достать я его там уже не мог.[9]

Обида закипала во мне как горящее масло для греческого огня и также, как и он сам, сжигала меня, разрушая изнутри всё больше.

И моя другая сторона снова и снова показывала в моём сознании картины изощрённой мести с пытками и другими мучениями, от которых я уже не мог отмахнуться просто так, как раньше.

Потому что не хотел. Потому что тот злой голос уже был куда сильнее меня самого.

Моё тело вообще подводило меня. Из-за всего случившегося мне становилось только ещё хуже: голова уже не просто болела, а разрывалась, а голос в ней становился всё отчётливее и появлялся всё чаще. Он советовал, иногда даже отдавал приказы, и я уже не мог точно сказать, осознанно ли я поступал так, как хочет он, или нет. Иногда мне и вовсе казалось, что моей настоящей личности уже давно нет, а вместо этого моё тело захватил кто-то другой, кто и тревожил меня уже давно.

«Давай же, давай, отомсти ему! Покажи, что ты тоже чего-то да стоишь!» — вещал мне он, и я был уже не в сила отмахнуться от него просто так.

Можно сказать, что это предательство сорвало последние запреты для того, кто жил во мне своей жизнью, и теперь моё тело всё чаще выполняло уже его волю, а не мою.

На самом деле я не знал точно, что это или кто. Я лишь инстинктивно прозвал его другим «мной».

Самым странным среди всего этого было то, что я уже не боялся его. Я просто не смел, ведь в таком случае он, другой внутри меня, он поймёт всё и, наверное, станет только ещё большим злом.

А ещё неожиданно для себя я начал видеть наяву то, чего не было: людей, предметы, явления, те самые пытки Глинска… Чаще всего передо мной возникал Феодоро. Улыбаясь, он звал меня к себе, а я же, забившись в ворох своих подушек, всхлипывал от ужаса. Мысль о том, что я, скорее всего, уже был чем-то болен, прочно поселилась в моей голове. Рядом с тем голосом, который на мои попытки поговорить об этом или спросить, кто он, лишь смеялся.