Я, сначала не понял о чём это он. Соображать сил уже не хватало. Но когда понял, изумился:

— Вы что, мысли читаете?

Кожин усмехнулся:

— Судя по всему, Вы поняли, о чём я спросил. Ну, так как, Вы готовы, на то о чём просите?

У меня перехватило дыхание:

— Вы сумасшедший? Или садист?

— Ни то, ни другое. Просто хочу помочь. Я вижу, что эта потеря для Вас, сравнима, разве что, с концом света. Я чувствую, что дальнейшее Ваше существование в этой вселенной лишилось всяческого смысла. Не могу приветствовать такие мысли и порывы, но вполне понимаю. У меня есть возможность предоставить Вам шанс исполнить то, о чём Вы так горячо молили Господа.

— Кто Вы? — прошептал я.

— Это не важно, — ободряюще улыбнулся майор, — просто иногда очень хочется помочь хорошему человеку. Особенно, когда есть такая возможность.

От волнения я не мог дышать. Неужели у меня есть, пусть крохотный, но шанс спасти семью. Боже Всемогущий, я готов пройти через все муки ада, что бы это стало правдой.

— Через все не надо, — снова прочитал мои мысли майор, — но что-то подобное Вам предстоит.

— Что? Я готов на всё!

— Верю, — кивнул Кожин, — поэтому и ставлю на Вас. А теперь слушайте.

Только сейчас я обратил внимание на необычную тишину вокруг. Доктор, казалось, уснул на стуле в трёх шагах от нас.

— Не обращайте внимания, мне пришлось временно его нейтрализовать, что бы он нам не мешал. С ним всё в порядке.

Действительно, сработано было на совесть. Не знаю, как он это сделал, но даже секундная стрелка на настенных часах, и та прекратила свой бег. Честно говоря, мне стало страшно. Но через секунду, я отринул страх. Если он сделает то, что обещает, мне плевать, как он это будет делать.

— В общих чертах, ситуация такая. Просто вернуть к жизни умершего человека невозможно. Но! Как и все прочие законы, этот закон бытия, напоминает телеграфный столб. Перепрыгнуть его нельзя, да и не нужно. Тем более что есть возможность его просто обойти. Давайте рассуждать здраво. Диалектика гласит, ничто не берётся ниоткуда. Если откуда-то убыло, то где-то прибавится. Поэтому, чтобы вернуть одну жизнь, нужно одну жизнь отдать. Я понятно излагаю?

— Да.

— Хорошо, учитывая Ваше состояние, я не рассчитывал, что Вы меня быстро поймёте. Поэтому я предлагаю Вам, взамен тех жизней, которые Вы оплакиваете, отдать свою.

Умом я прекрасно понимал, что это полный идиотизм, но душа рвалась навстречу этому человеку, навстречу его предложению. Поэтому, как бы это не звучало дико, я решил поверить во всё, что он говорил. Однако меня смущал один момент.

— Простите, хочу задать вопрос. Я понимаю, что играть на чувствах убитого горем человека, тем более вселять в него надежду, проще простого. И тем не менее. Вы сказали, что по законам диалектики — жизнь за жизнь? Не так ли? На такой вариант я не могу согласиться. Мне нужно вернуть три жизни, иначе просто нет смысла всё затевать.

— А Вы действительно не так просты, как кажетесь вначале, и я откровенно рад, что не ошибся.

Только я хочу предупредить, что торговаться со мной нет никакого смысла. Хорош ли закон, или плох, но это закон, и нарушить его никто не в состоянии.

— Значит, я думаю, что сейчас мне предложат выбрать, вместо кого я хочу умереть? Наверняка Вы прекрасно понимаете, чего это будет мне стоить!

Кожин откинулся на спинку стула, снял очки и стал их протирать. Глаза его лучились умом и иронией:

— Я Вам уже говорил, что закон — он как столб, его придётся обходить. Поэтому Вам не нужно ничего выбирать. Просто Вы умрёте вместо каждого из тех, кого так жаждете вернуть к жизни. То есть, ровно столько раз, сколько понадобится.

Над этим не стоило даже раздумывать. Он предлагал неравноценную сделку. Мне нужно было — ВСЕГО ЛИШЬ — умереть три раза, и те, кого я любил и боготворил, по всей вероятности, даже ничего не заметят. Не знаю почему, но я ему верил. И ещё, мне кажется, что майор сильно продешевил. Но, в этом случае, я не собираюсь указывать ему на его просчёты.

— Я согласен, будь, что будет.

— Очень хорошо, — Владимир Вениаминович саркастически улыбнулся, — тогда приготовьтесь. Закройте глаза и сосчитайте до десяти.

Когда глаза были закрыты, и счет дошел до восьми, в голове вспыхнуло — «Он ведь читает мои мысли!», как бы не было какого подвоха. Нужно открыть гла….

— Шевелись, падаль! Я не собираюсь тут подыхать вместе с тобой! — очередной удар бича хлестнул по ногам, разрывая кожу в клочья.

Я, с великим трудом, удержал равновесие. Крик, готовый, было, вырваться, застрял в пересохшей глотке, превратившись в тихий стон. Сил, практически, не осталось. Избитое, нет, совершенно убитое тело, отказывалось подчиняться. Спину подминал плохо отёсанный брус, раздирая спину и грозя, при малейшем проявлении слабости, раздавить меня о пыльную, каменистую тропу, ведущую вверх, на холм Палатин, один из семи, на которых стоит Вечный город, прозванный в народе холмом «Пьяного гимназиста». На нём, суждено было мне закончить своё бренное существование.

С большим трудом, перебирая ногами, когда глаза уже не видят, уши не слышат, а тело молит только об одном — упасть, и умереть, я тащил огромный крест, на котором меня распнут. Сил добавляло только то, что я умру так же, как мой Господь, Иешуа, Царь Иудейский. Нет, я не одержим гордыней, я просил моих палачей умертвить меня как-то иначе, но они приравняли простого паломника и проповедника к ворам и разбойникам, решив, что казнь должна быть как можно более длительная и мучительная. Что я мог возразить на это? Всё равно меня ни о чём не спрашивали. Мысль о том, что мне предстоит пройти через всё то, через что прошел Иешуа, одновременно пугала и наполняла вдохновением, придающим сил там, где их просто быть не могло.

На вершине холма я с огромным облегчением сбросил свою тяжкую ношу. Вокруг стояла небольшая группа людей, может быть просто зеваки, а может кто-то из тех, кто хотел проводить меня в последний путь, не знаю. Возле сброшенного столба стояла плита алтаря, на которой с трудом угадывались истёртые буквы — «Богу или богине, мужу или женщине». В глазах солдат, оградивших меня от толпы, читалась смертная тоска и обыденность. Нынешним жителям Рима действительно было всё равно, кого сейчас распнут, бандита с большой дороги, отнявшего последний кусок хлеба у сироты, или малолетнего мальчишку, вся вина которого состояла в нескольких, может быть и необдуманных словах. Если у них даже боги, и те обезличены, то, что говорить о людях?

Всё началось чуть больше года назад. На улице шёл холодный, зимний дождь, пресекающий всякие мысли о прогулке в соседнюю деревню, где жила молодая хозяйка небольшого поместья, с которой я проводил свободные вечера, и которую имел большое желание весной привести к алтарю Венеры.

Мне только минуло шестнадцать лет, То ремесло, которым занимались мужчины нашей семьи, и позволявшее смело смотреть в завтрашний день, я освоил, конечно, в общих чертах. Но и это наполняло меня фамильной гордостью и позволяло смело смотреть в будущее.

Все мужчины моей семьи были золотых дел мастерами, проще говоря, ювелирами. Те, кто думают, что ювелир купается в роскоши благодаря прикосновению к драгоценным камням и благородным металлам, жестоко ошибается. Труд тяжкий, не оставляющий времени ни на что другое. Мой отец практически потерял зрение, спина его уже не разгибалась. В дождливые, холодные зимние дни, суставы рук наливались, и пальцы его совершенно теряли подвижность. Матушка, как могла, помогала его рукам. Она постоянно готовила различные растирки и подолгу массировала, прикладывала разные примочки, возносила молитвы, приносила жертвы Асклепию и Минерве на домашнем жертвеннике. Постоянно упрашивала ларов — духов — хранителей дома помочь в исцелении кормильца. Да, эти руки кормили нас. Мне, в мои шестнадцать, было совершенно некогда принимать участие в жизни семьи. В этом возрасте, все знают, учение идёт из-под палки, советы родителей кажутся стариковским бредом, а грядущее рисуется в розовых тонах. Все, кому когда-то было шестнадцать, прекрасно понимают, что родители совершенно ничего не знают о современной жизни, ведь жили они тысячу лет назад и нынешнее поколение молодых, по их мнению, в будущем не ждёт ничего хорошего. Получив какие-то знания, освоив пару основных приёмов в работе, я, естественно, возомнил себя самым большим знатоком ремесла, которому дальнейшая учёба ни к чему. В шестнадцать — мы самые умные и готовы в этой жизни на всё!