Руки дрожат от усталости, порванная рубашка промокла от пота – я подтягиваюсь к окну площадки Гариуса. Иногда здесь дежурит служитель, но сегодня тут пусто, дверь в его покои приоткрыта. Я неловко пролезаю через окно, и это не остаётся незамеченным. Слышу кашель Гариуса, а затем:
– Юный принц или неумелый ассасин? В любом случае, покажись. – Голос заплетающийся, поначалу сложно разбирать слова, но я уже наловчился.
Я шагаю в узкую щель, сморщив нос от лёгкой вони. Здесь всегда чувствуется запах подкладного судна, хоть сквозняк его и ослабляет. Спустя годы я понял, что этот запах честнее ароматов парфюма при дворе. Ложь пахнет сладко – правда часто воняет.
Гариус сидит в своей постели, освещённый светом, падающим через высокое окошко, перед ним на столе кувшин и кубок. Он поворачивает ко мне свою уродливую голову. Кажется, в неё набито слишком много мозгов – его череп похож на клубень, раздутый надо лбом, редкие волосы раскинулись на блестящих склонах.
– Надо же, принц Ялан! – Он изображает удивление. Гариус ни разу не возражал против того, что я взбираюсь в его башню, хотя для меня безопаснее было бы жонглировать скорпионами. Возможно, человек, который никогда не ходил, никогда не контролировал свои подъёмы и спуски, не понимает опасности падения всем своим нутром, как понимает любой, кто видит, как ребёнок висит на кончиках пальцев.
– Я убегаю, – провозглашает Ялли.
Гариус приподнимает бровь.
– Боюсь, мой принц, ты забежал в тупик.
– За мной гонится Красная Королева, – говорит Ялли, оглядываясь на дверь. Он почти ожидает увидеть мертвенно-бледное лицо слепой на один глаз женщины, смотрящей в щель.
– Хмм, – Гариус с трудом немного приподнимается на подушках – его руки слишком тонкие и скрюченные, потому дело это нелёгкое. – Подданный не должен убегать от своей королевы, Ялан. – Некоторое время он изучает меня своими широко раскрытыми водянистыми глазами с глубокими и успокаивающе карими зрачками. Проницательно смотрит на меня, словно видит сквозь ребёнка мужчину внутри. – И, может быть, ты слишком много убегал? А?
– Она заставила маму привести меня в другую башню. В ту, где живёт ведьма. Сказала, что позволит ей снова ко мне прикоснуться. – Ялли содрогается, и я вздрагиваю внутри него – мы оба вспоминаем, как рука Сестры ложится на нашу ладонь. Бумага и кости.
Обезображенный лоб Гариуса быстро хмурится, но тут же разглаживается. Улыбка возвращается на его губы.
– Это честь для меня, что ты ищешь убежища у меня, мой принц, но я всего лишь старик, прикованный к постели в Бедном Дворце. У меня нет права голоса в делах королевы или ведьм в башнях.
Ялли открывает рот, но не находит подходящих слов. Каким-то образом глубоко внутри его собственное мнение и ожидания от старика совершенно расходятся с фактами, которые прямо перед глазами. В последующие годы, хоть я и наносил Гариусу визиты почти каждый месяц, та вера в него сменилась жалостью. И наконец к двадцати годам я стал считать свои посещения добротой, некой тайной обязанностью, к которой меня принуждали последние остатки приличия. В конце я ходил потому, что от этих визитов начинал относиться к себе лучше. В начале дело было в самом Гариусе. Где-то посередине этого пути я перестал слушать то, что он говорил, и начал слушать свою гордость. Но всё равно, только в его присутствии, как сейчас, я чувствовал, что не занимаюсь самообманом. Когда я вырос, этот эффект стал проходить быстрее, так что в конце любые прозрения сменялись смутным дискомфортом прежде, чем я доходил по площади до Римского Зала. Но всё равно, наверное, именно эти мгновения ясности более всего прочего тянули меня сюда.
– Тебе следует вернуться, принц Ялан. Быть может, королева страшная пожилая леди, но она не позволит причинить вред своему внуку, не так ли? А Молчаливая Сестра… что ж, ни она, ни я не радуем глаз, так что не суди о наших сердцах по нашей шкуре. Она видит слишком много, и возможно, это искажает её понимание того, что видим мы с тобой, но у неё есть цель, и…
– Она хорошая? – Спрашивает Ялли. Я чувствовал, как этот вопрос формировался на его губах. Он знает, что она не хорошая, и хочет услышать, не солжёт ли Гариус.
– Что ж, дети задают самые сложные вопросы, не так ли? – Толстый язык смачивает губы. – Она лучше, чем её альтернатива. Есть ли в этом смысл? Слово "хороший" как слово "большой". Камень большой? Кто знает. Этот конкретный камень большой? Спроси муравья, спроси кита, получишь разные ответы, и оба будут правильными.
– А бабушка хорошая? – Шёпот. Ялли слишком мал для таких вопросов. Он слушает интонацию Гариуса, смотрит на его глаза.
– Твоя бабушка, Ялан, ведёт войну. Она сражается всю свою жизнь.
– Против кого? – Ялли не замечал никакой войны. Он видел, как солдаты тренируются и маршируют, видел парады по праздникам. Он знает, что Скоррон враг, но мы с ним больше не воюем…
– Тысячу лет назад Зодчие поставили всех нас на склон, Ялан. – Женский голос за моей спиной, старый, но сильный. – Мир по нему катится к обрыву. Некоторым из нас так нравится эта гонка, что они не волнуются о том обрыве, или думают, будто на дне пропасти найдётся что-то и для них. Другие хотят отменить то, что изначально поставило нас на этот склон. Вот что это за война.
На миг я думаю о той горячей крыше, скользящей подо мной, о том, как я отчаянно хватался за плитки, как край нёсся ко мне, и том облегчении, которое испытал, когда мне удалось отклониться к восточному шпилю. Она всё это видела? А если она планирует, чтобы мы все упали? Не хочу её об этом спрашивать.
Я медленно поворачиваюсь. Дверной проём заполняет Красная Королева. На ней тёмно-алое платье, за плечами поднимаются костяные шпоры, на которых веером развёрнута ткань. На её груди ожерелье из чёрного янтаря в форме бриллиантов и прямоугольников. Она выглядит старой, но крепкой, словно скала, потрёпанная бесчисленными штормами. В её глазах нет доброты. Я вижу за её спиной поднимающуюся по лестнице маму, которая в сравнении с королевой кажется крошечной, а с ней Нанна Уиллоу.
– Пойдём, Ялан. – Зовёт меня бабушка, поворачиваясь, чтобы уйти. Она не протягивает мне руку.
– Попробуй прикосновение полегче, – говорит Гариус. Он кашляет, пытается подняться, потом машет рукой в сторону полки на противоположной стене. – Медная шкатулка.
Бабушка входит в комнату.
– Получится в лучшем случае очень приблизительно.
Я задыхаюсь, изумлённый, что Красная Королева позволяет старому калеке в Бедном Дворце так к себе обращаться.
– Этого будет достаточно, чтобы понять, нуждается ли мальчик в более пристальном изучении. – Гариус снова махает в сторону полки.
Бабушка отрывисто кивает, и Нанна Уиллоу спешит к шкатулке. Она маленькая, поместится в моей ладони. Ни замка, ни защёлки, и украшена узором с терниями.
– Только то, что внутри, – приказывает Гариус.
Нанна Уиллоу открывает шкатулку: "щёлк", – издаёт та довольный звук, когда крышка открывается. Нанна некоторое время стоит, не двигаясь, спиной к нам, а когда поворачивается, её глаза блестят, словно она вот-вот заплачет. Возможно, её поразило какое-то воспоминание, одновременно горькое и приятное. Шкатулка в её руках открыта, изнутри разливается сияние, заметное в тени от её тела.
– Занавески, будь так любезна. – Гариус смотрит на мою мать, которая ещё сильнее удивлена, что королева принимает задания от этого незнакомца. Но, немного поколебавшись, она берёт длинную палку у полки и задёргивает тканью высокое окно. Комната погружается в полумрак. Нанна Уиллоу роняет содержимое шкатулки себе в руку, закрывает крышку и ставит её на полку. В её ладони какой-то кусочек серебра в форме цельного конуса с высеченными маленькими рунами. Вся эта штука светится, словно уголь в костре, только свет белый, а руны горят.
– Принцесса Ниа, не могли бы вы дать своему сыну подержать орихалк? – просит Гариус. В переменчивом свете металлического конуса его лицо кажется чудовищным, но не хуже горгулий, помогавших мне карабкаться.
