Другое дело – если для нас важно первое, то есть мы хотим донести свою мысль по возможности до каждого человека. Тогда нам предстоит учиться сдерживать свое вдохновение и отсекать такие аргументы и формы их преподнесения, которые закономерно вызывают превратное понимание.

Нашей задачей станет подобрать аргументы и способы их подачи исходя из реальных условий. Это не значит, что нам придется помалкивать и держать свое мнение при себе в присутствии тех, кто живет совершенно другими интересами и ценностями и в чьей системе ценностей наши мысли не находят опоры.

Если бы Апостолы думали так, никакого распространения христианства от Иерусалима до Рима не произошло бы. Оно бы просуществовало какое-то время в качестве небольшой секты и естественным образом самоликвидировалось. Даже гонений никаких бы не потребовалось.

В том-то и дело, что первые христиане, распространяя Благую весть, хотя и старались говорить с миром на его языке, делали упор не на искусство убеждения, не на умение подбирать доходчивые аргументы. Все это было второстепенным. А главным было то, что существует в каждом из нас, но погребено под завалами всякого хлама: дух человека, который есть «сила, от Бога исшедшая, ведает Бога, ищет Бога и в Нем одном находит покой».[7]

Вспомним, как апостол Павел, придя в Афины, возмутился духом при виде этого города, полного идолов (Деян. 17: 16). Но смотрим дальше и видим, что с проповедью к афинянам в Ареопаге[8] он обратился отнюдь не в негодовании: …по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано „неведомому Богу“. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам (Деян. 17: 22–23). В таком духе он и продолжил проповедь покаяния.

Да, большинство собравшихся не приняли его всерьез. Однако, благодаря своему умению говорить исходя из особенностей понимания собеседника, он никого не оскорбил, не дал повода к ложному пониманию (то, что многие насмехались, было уже не на его совести[9]), а создал атмосферу, в которой Дионисий Ареопагит и некоторые другие все же пришли к вере.

Подход, продемонстрированный Апостолом, не главная причина их обращения, однако вряд ли оно произошло бы, оставь он в пренебрежении свой принцип ведения беседы. Как говорит он в Первом послании к Коринфянам: …будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9: 19–22).

Заметьте: Апостол становится «как» тот или другой, а не тем или другим, т. е. не натягивает личину «своего человека», чтобы втереться в доверие к собеседнику, но искренне вникает в его миропонимание и принимает на себя бремя его личности вместе со всеми заблуждениями, не разделяя, однако, самих заблуждений.

Апостол ставит себя в пример не для того, чтобы похвастаться, но призывая подражать ему, как он Христу,[10] делится своим положительным опытом в надежде, что нам удастся что-то у него перенять.

Ведь отчасти и мы можем представить, как мыслят те, с кем мы общаемся, и, даже свободно высказывая мысль, фильтровать свой лексикон и не увлекаться сочностью образов, если это происходит в ущерб правильному восприятию мысли, которую мы хотим донести до конкретной аудитории. Учитывая современные средства записи информации, когда сказанное на ухо, внутри дома, чуть ли не в тот же момент может быть провозглашено и даже показано на кровле Всемирной паутины в YouTube, приходится быть еще более аккуратными, чтобы никому не навредить.

Кроме того, если уж мы сказали нечто двусмысленное или чересчур образное, ироничное или саркастичное – все, что может быть истолковано превратно даже непреднамеренно (не говоря уже о том, чтобы не дать повода ищущим повода (2 Кор. 11: 12)), – было бы небесполезно сопроводить каждую фигуру речи хотя бы краткими пояснениями.

Таким образом, если мы и не исключим на сто процентов, то хотя бы сведем до минимума вероятность ситуации, когда только и остается что разводить руками да пожимать плечами, вздыхая: «Нам не дано предугадать…» Дано!

«Человек – существо словесное», – сказал как-то рижский психолог Александр Самойленко. Казалось бы, прописная истина. Тогда почему же люди так часто будто забывают об этом, проявляя небрежность к слову, к речи, в т. ч. письменной, не говоря уже об устной?

Как не хватает в современном обществе людей, которые дорожили бы родной речью как сокровищем, как своего рода эндокринной системой своей культуры. Да и сама культура зачастую осознается как нечто «абстрактное» в ложно истолкованном смысле этого слова, т. е. как нечто отвлеченное от реальности, пустое, к чему не стоит прилагать сердца.

Заботясь о своих детях, многие родители интересуются их языковой подготовкой чисто прагматически, исходя из того, какие возможности карьерного роста какой из них открывает.

Что ж, их можно понять. Все хотят для своего ребенка лучшего будущего, хотят, чтобы школа оснащала его всем необходимым в борьбе за место под солнцем. Но… когда ради успешной адаптации в неблагоприятных условиях люди готовы поступиться культурными и нравственными ценностями, пренебрегая культурой только потому, что она не приносит практической пользы, а к родной речи относятся лишь как к средству коммуникации, это уже не приспособление, а приспособленчество.

В человеке и так, из-за приразившегося греха, не слабо животное начало. Ослаблять гуманитарное образование личности ради гарантированного доступа к земным благам – не то же ли самое, что низводить жизненное призвание человека к главенствованию в «пищевой цепочке»?.. Развивать лишь то, что практически применимо, в надежде, что культурное воспитание само устроится?

Ведь очевидно, что все наиболее ценное одновременно является редким и уязвимым, требующим усердного и самоотверженного труда, чтобы создать его или вырастить и сохранить от повреждений и гибели. Сорняк заводится сам и преуспевает в естественном отборе, а шедевры мирового искусства уникальны и могут погибнуть – достаточно просто не создавать им необходимых условий хранения.

Впрочем, как говорится, ничто не ново под луной. В Древней Греции в период стремительной демократизации полиса в V веке до Р. Х. умножилось количество софистов – платных учителей, дававших высшее образование.

Основным, а порой и единственным их предметом была риторика – искусство красноречия. Формально это было гуманитарное образование, поскольку оно развивало способность мыслить (хотя, скорее, соображать) и излагать свои мысли – умение, необходимое любому интеллигентному человеку. В условиях демократического общества это было важнейшим средством «выйти в люди». Поэтому родители отдавали своих сыновей в обучение к софистам, несмотря на то что сами они этих учителей не уважали. А не уважали они их за расшатывание традиционных ценностных устоев.

Софисты отвергали не только мифологическое мышление, но и сами добродетели, прославляемые гомеровским эпосом, на героических примерах которого воспитывались целые поколения. Религиозные представления и моральные нормы – все это было для них пустым. Человек в их понимании такое же животное, только разумное, и должен жить по законам животного мира. А в животном мире выживает сильнейший.

Так же, по их мнению, должно было быть и среди людей, среди которых сильнее (а значит, лучше) тот, кто сумел поставить себя выше других, сумел убедить всех в своей правоте и отстоять свои интересы, победить в споре противника и добиться власти, богатства и уважения в обществе.