После спектакля вместе с Филимоновым мы выпили мою бутылку водки в его уборной. После первой же рюмки я сказал:

— Ты просил, чтобы я предупредил, когда окончательно соберусь грабить банк. Вот и предупреждаю. Хочешь пойти со мной?

Он растерялся:

— Ты серьезно?

— Еще как.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра!?

— А чего тянуть? Жизнь все хуже, смерть все ближе.

— Это так, — согласился Филимонов.

— Слышал, что Явлинский по телевизору говорил? Что в сентябре начнется полный и окончательный развал экономики, а доллар скакнет до двадцати пяти рублей. Может, и больше.

— Врешь. Когда говорил?

— Не помню. Вчера или позавчера… Да ты где живешь? Сам, что ли, не видишь? Тебе когда зарплату последний раз давали?

Явлинский для Филимонова — главный политический авторитет. Во время выборов президента, когда в финале остались Ельцин с Зюгановым, артист в своем бюллетене упрямо проставил Явлинского, чем, конечно же, помог коммунистам. Демократы так говорили: каждый испорченный бюллетень — капля на мельницу Зюганова.

— Вообще-то, конечно, — признал Филимонов, — но насчет бакса… Что-то тут не так. Ну восемь будет, ну девять…

— Хоть восемь, хоть девять. Тебе-то что. У тебя их все равно никогда не было. И откуда им взяться? Впереди старость. Представь, как в вонючей больнице из-под тебя, морщась, будут вытаскивать судно. А ты будешь лежать одинокий и небритый. Надо бежать пока не поздно. Из страны. От вшивой старости.

— Да что ты мне рисуешь картины. Я ж не отказываюсь. Только расскажи все в деталях.

Филимонов — все равно что мой младший брат. Донашивает одежду, жену донашивал. Все время дышит в затылок. Я был уверен, что он и сейчас не отстанет. Побоится отстать. Да он заснуть не сможет, если будет знать, что я украл кучу денег и трачу их на лазурном берегу, а он тут как дурак.

Я ему рассказал почти все. Пообещал двадцать процентов. Детально объяснил, что стрелять буду только в крайнем случае, если тамошний охранник окончательно взбесится, и его не напугает вид наставленной пули. И добавил:

— А чего их жалеть? Они же все — скоты! У них бычьи шеи и свинячьи щеки, а лапы с нестриженными ногтями похожи на клешни рака. А свои щеки они наедают на наши деньги, которые воруют. Тебе их жалко? Лично тебе жалко убитого бандита?

— Такого свинячего бандита мне совсем не жаль, — согласился Филимонов. — Но сам я стрелять не согласен.

Это было отличное теплое утро, переходящее в жаркий полдень. По улицам по своим загадочным делам шли загорелые девушки. До полного развала экономики великой империи оставалось полтора месяца. На соседнем сиденье трясся позеленевший за ночь неудавшийся артист детского театра Сергей Юрьевич Филимонов — будто его вымачивали в уксусе. Нет, скорее всего всю ночь завещание писал, а может, — стихи…

А с утра он додумался приклеить себе искусственные усики и густые черные брови и теперь был похож одновременно на Брежнева и Гитлера…

Сам я спал сном ребенка, хотя и проснулся по-стариковски рано — в половине шестого. Постоял под теплым душем и перед зеркалом. С серебряной поверхности меня разглядывал еще не окончательно состарившийся мужчина. А над дряблым животом еще не поздно поработать — тренажеры, заплывы в океане, кроссы между пальмами…

Главное, что я не находил в себе страха. Ни внизу его не было, ни вверху. Разве что легкое приятное волнение, как перед экзаменом, зазубренным на отлично. Теперь так будет всегда. Теперь каждый раз солнце будет всходить вместе с радостью.

— Что-то подташнивает, — пожаловался артист.

— Может, водка вчера несвежая была? — пошутил я. — Слушай, а ты потом без меня не поддавал ли еще?..

— Н-нет…

— Не переживай, скоро пройдет. Скоро все пройдет. Может, тебе минералки выпить?

— Хорошо бы…

— …Пива, — добавил я, притормаживая у киоска.

Нестерпимо долго Филимонов отпивал минералку мелкими судорожными глотками. Меня жажда не мучила, но чтобы скорее прикончить бутылку, я тоже отпил со стакан. Не дожидаясь, пока артист снова заноет, я с преувеличенной решительностью скомандовал:

— И больше никакой воды! Там дел на пятнадцать минут, и хоть всю жизнь воду пей.

Метров за пятьдесят до кафе «Лебедь», на прежнем месте томилась знакомая «Волга» с тонированными стеклами. Хоть вчера я сказал Клепиковой насчет послезавтра, они с мужиком вновь предпочли перестраховаться… Меня присутствие машины ничуть не взволновало, ведь такой расклад я с самого начата предусматривал. Для чего, собственно, и понадобился лучший друг.

Я проехал мимо «Волги», мимо кафе, пересек Каменскую и припарковался перед супермаркетом, развернутым не так чтобы давно в здании хореографического училища. Балета в России становится все меньше, консервированных оливок все больше. Торжествует историческая справедливость: нас все время учили, что русский балет сводит с ума всю заграницу, а теперь выясняется, что все-таки оливки «катят» лучше, особенно под водку. Впрочем, под водку «катит» все, даже «Дон Кихот» Минкуса.

…Мы вернулись во двор. Со мной была легкая, но просторная клеенчатая сумка, где в свернутом виде лежали еще три такие же, специально изобретенные не то турками, не то китайцами для российского челночного бизнеса… А в член мне довольно неуютно упирался глушитель «Беретты», спрятанной за брючным ремнем.

К моему удивлению, Филимонов держался на ногах самостоятельно, хотя его слегка и мотало из стороны в сторону… В последний миг мне показалось, что я вижу лицо Клепиковой в пыльном окне…

…Прихожая фирмы «Коала» напоминала студенческое общежитие — металлическая вертушка перед деревянной конторкой, на стене вывешены выцветшие таблицы насчет того, как быстро и правильно натянуть противогаз и как вообще реагировать на ядерный взрыв. Вот уж не предполагал, что для пиратских фирм, торгующих алкоголем, так актуальны идеи гражданской обороны.

За конторкой, словно шарик мороженого в вафельном стаканчике, дежурил бритый наголо, с плечами в два нормальных человеческих обхвата бандит. Поверх растянутой найковской майки покоилась массивная цепь из желтого металла. Я думал, таких уже не носят. Судя по выражению лица этого, с позволения сказать, вахтера, под конторкой дожидался удобного случая автомат Калашникова со сдвоенным рожком. По предварительным описаниям Клепиковой, дежуривший сегодня бандит носил ласковое женское имя — Женя.

Отклячив затянутые в джинсы задницы и навалившись на стойку локтями, с Женей приятельски беседовали еще два неприятных типа боксерской наружности. Валентина Филипповна уверяла, что вахтер у них один, значит остальные двое здесь случайно.

— Здравствуйте. Мы к Гале Толбухиной, — объявил я, радостно улыбаясь.

Филимонов держался сзади… Какие чувства отражались на его лице?.. Наверное, какие-то необыкновенные, потому что Женя с интересом уставился как раз мне за спину… Но ведь артист, они любую рожу могут скорчить…

Галя Толбухина — это местный товаровед. Если по случайным причинам ее не окажется на месте, была заготовлена и другая фамилия.

Теперь Женя должен был сказать: «Проходите, гости дорогие, в комнату номер зри — по коридору налево».

Вместо этого здоровяк поднял трубку селектора и сказал:

— Галя, к тебе пришли…

О подобных формальностях Клепикова не предупреждала.

…И, обращаясь к нам, Женя добавил:

— …Сейчас выйдет.

Но и на такой случай в моем арсенале имелась заготовка, правда — так себе… А на Филимонова и вовсе не было надежды.

Трое боксеров возле вертушки вернулись к прерванному при нашем появлении разговору про каких-то Усача и Дудочку. Будто бы Усач как-то там необыкновенно удачно «вдул» Дудочке. А может не Дудочка, а дурочка?..

Толбухина оказалась маленькой, невзрачненькой, прыщеватой девушкой лет двадцати пяти в серенькой маечке и коротенькой юбочке. Несмотря на чудовищную жару, она была в колготках. Говорят, что в некоторых идиотских фирмах от девушек это требуется. Это бы ладно и в принципе выглядит сексуально, если бы правое колено товароведа не пересекала совершенно безобразная затяжка.