Литмир - Электронная Библиотека

— Значит дверь только одна?

— Одна… То есть, есть еще дверь. Она как раз внизу, в той самой бытовке охранников. Но она никогда не открывалась. По крайней мере уже лет сто. Массивная железная дверь — обитая железом — осталась от старых времен. Там же раньше, еще в сталинские времена, большой гастроном был? Помнишь?

— Да.

— Ну вот, а внизу подсобки были, всякие склады и холодильники через весь дом. Сейчас, поскольку там разные хозяева, подвал перекрыли на несколько частей.

— И куда ведет дверь?

— Думаю, в подвал кафе. Точно не знаю… Но от этой двери и ключа-то никогда не было. Она уж, наверное, приржавела намертво…

Так мы болтали, лежа на смятой простыне, опьяненные не то волшебным, не то дерьмовым запахом, исходящим от кучи чужих денег и припивая каждый из своей бутылки — Валентина. Филипповна всем напиткам предпочитает шампанское, а я обычно пью дешевый коньяк или дешевую водку. Утром я поднялся без следов похмелья, Валентина Филипповна же тяжело поплелась в туалет, и растворимый кофе с бутербродом поглощала лениво, с недовольным видом…

…Два месяца я не возвращался к заинтересовавшему меня разговору. Терпел Валентину Филипповну и дожидался, когда мне исполнится шестьдесят, и я перешагну через последний страх. Валентина Филипповна тоже помалкивала, возможно переживая, что сболтнула лишнего… Наконец, прошел день рождения, и сегодня, отдышавшись после короткого секса, я предложил это сделать…

— В каком смысле? — фальшивым голоском переспросила моя сожительница.

— Я насчет тех денег… Из вашей фирмы… Помнишь ты придумала ограбление… Давай попробуем?

— Ты серьезно?

— Ага. Да ведь ты сама этого хотела!

— Я!? — возмутилась она, но тут же поправилась: — Нет, я говорила, конечно. Но мало ли кто о чем мечтает? Вся страна хочет переехать в Америку или Германию, но это же не значит…

Чего-то в этом роде я от нее и ожидал. Все хотят ограбить банк… Но только при условии гарантированной безнаказанности. А где ж ее взять, гарантированную?

Я напустил на себя печальную задумчивость:

— Понимаешь, какое дело… Я к тебе привязался… Вернее, называй как хочешь. Может даже любовью. Я не специалист в любви, не знаю… У меня так, как с тобой, вообще первый раз в жизни. Может, и нет какой-то юношеской истерии, зато есть чувство доверия и покоя… Мне плохо от того, что я не могу тебе дать того, чего ты заслуживаешь. В конце концов Канарские острова — это норма жизни, а никакой не отпуск. Я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждалась и хотел бы сделать для этого все возможное…

…И тэ дэ, и тэ пэ еще минут пятнадцать.

Боже, какую ахинею приходится нести, чтобы тебе доверилась толстая женщина! Как ни странно, именно такое дерьмо лучше всего прилипает к женским ушам. Все слова уже давно придумали умные люди, а глупые успели стереть с них первоначальный смысл, но у женщины от них по-прежнему ум за разум заходит. В Иерусалиме есть каменная стена, которой касался Иисус Христос и даже, вроде бы, точно известно место, плюс-минус три сантиметра. С тех пор все, кто туда попадает, в обязательном порядке прикладываются — кто губами, кто рукой, и за две тысячи лет от невесомых поцелуев в камне образовалось углубление, но бесконечную энергетику прикосновения христовой ладони и любви — а это одно и то же — народонаселение не исчерпает и не перекроет до конца времен. Точно так же обстоит дело и с эротической лексикой.

— И ты готов пойти на это ради любви? — вскричала сраженная лавиной чувств бухгалтерша.

— Да.

Я пронзил ее взглядом смертельно больной собаки.

— А как все будет потом, ну, после ограбления? — спросила Клепикова.

— В тот же день я сматываюсь куда-нибудь в Москву, нахожу варианты с переводом денег в любой заграничный банк, звоню тебе… Ты здесь все бросаешь, приезжаешь в Москву, а оттуда мы улетаем заграницу. Мне кажется, проблем не будет, главное — получить деньги.

— А мне с тобой сразу нельзя уехать?

— Нельзя. Ведь станет понятно, кого ловить. А так ты отсидишься, все успокоится… На тебя-то никаких подозрений. Даже если вычислят меня, никто же про нас не знает…

— Ты правильно все говоришь… Только…

— Что?

— А ты меня не бросишь?

— Да ты что? Какой мне смысл. Это же все для тебя! Ради тебя!

11

Мой старинный институтский приятель Дмитрий Викторович Сердцев любит базар, в смысле рынок, не меньше, чем Чапаев узбекского народа Ходжа Насред-дин. Уже в студенческие годы при социализме Димыч был завсегдатаем барахолок и чуть ли не первым в нашем институте на пятом курсе появился на занятиях в настоящем «Рэнглере» и кожаном пиджаке. Кожаный пиджак и «Рэнглер» в шестьдесят шестом году это как если сейчас первокурсник ездит в институт на шестисотом «мерсе». Да что там «мерс»! Знаете анекдот про новых русских? Фура едет, за ним… ну, пусть тот же шестисотый. Вдруг фура резко тормозит и «Мерседес» сминает себе передок. Оттуда выскакивают характерные ребята и наезжают на виноватого водилу: «Знаешь, братан, на какие филки ты влетел? Здесь один бампер стоит пять штук, баксов». «Извините, ребята, — говорит водитель, — я не нарочно, собака дорогу перебегала… А правила я знаю и сейчас рассчитаюсь». Открывает дверцу, а там вся фура штабелями баксов загружена. Он берет лопату и пару раз оттуда черпает: «Ну что, хватит?» Пареньки обалдели. «Хватит, — говорят. — Слушай, мужик, а ты кто?» — «Я — новый русский. А вы кто?» Вот что такое кожаный пиджак и джинсы в шестьдесят шестом году. Хотя, я скажу, у нас в торговом институте народ всегда обучался продвинутый по части шмоток.

Потом родители Димыча переехали в Казахстан, и он с ними. Родители у него преподавали научный коммунизм. А когда началась фигня с СНГ, Сердцев вернулся в Новосибирск. Честно говоря, я всегда думал, что с такими способностями он очень быстро приподнимется — Внешторг или что-нибудь в этом роде. Однако золотых гор Димыч из Казахстана, похоже, не привез. А может быть, он тусовку любит больше денег. Семь или восемь лет назад Сердцев одним из первых ринулся в челночное предприятие, несмотря на то, что тогда ему было под полтинник. Чемпионом среди «челноков» опять не стал, но на жизнь хватает, хотя он и стонет в последнее время, что бизнес умирает.

Димыч мне симпатичен. Мы с ним иногда выпиваем. Он знаком с моими друзьями, а мой круг общения расширяется за счет его знакомых.

На гусинобродской барахолке у Сердцева два контейнера и две продавщицы, которым он платит по шестьдесят тысяч в день. Ошиваться там целыми днями ему, казалось бы, нет нужды, но он ошивается. Нравится человеку.

На всякий случай я позвонил ему домой, чтобы убедиться, что он не в Эмиратах или Китае и чуть позже обнаружил его на контейнерной площадке довольным жизнью и жующим хот-дог.

— Желудок не испортишь? — спросил я, хотя мне никакого дела нет до его желудка.

— Как же я его испорчу, если всю жизнь питаюсь хот-догами? И родители мои ими питались, и их родители. Они же в Новосибирск переселились из Америки, когда там началась великая депрессия. Вот и выходит, что хот-дог — это моя национальная еда. Знаешь, что если чукча съест апельсин, то тут же и помрет? Потому что организм у него привык к ягелю. Для него африканская еда — хуже синильной кислоты. Так и для меня тарелка домашнего супа и паровые котлеты — смертельно… По сто грамм армянского?

— За рулем.

Я дождался, пока он хлопнет коньяк и заест его последним куском сосиски с булкой, отвел подальше от загорелой до негритянской черноты продавщицы и, смущаясь, сказал:

— Димыч, такое дело… Ты тут всех знаешь… Как мне одну штуку достать?.. Только давай договоримся — строго между нами…

— Какую штуку? Ты так волнуешься, что я начинаю подозревать самое страшное… Уж не презерватив ли? Угадал? Ну, ты даешь! Кто она? Я никому не скажу. Стриптизерша из клуба или фотомодель? Да… Не думал я, что ты себе такое позволяешь…

— Да, нет, — усмехнулся я, хотя мне было не до шуток, но Сердцев кого хочешь достанет. — Понимаешь, нужна ствольная коробка с глушаком для ТТ.

69
{"b":"612235","o":1}