— Да я наоборот. Мне, наоборот, тишины хочется и уединения с природой.

— Так уезжают же все скоро, — моментально перестроилась собеседница. — Завтра у двух семей путевки заканчиваются. И которые в коттедже, тоже только до завтра…

— Подумаем, — пообещал я.

А что думать? Ехать надо и на месте разбираться…

…Погодка выдалась самая благоприятная для проведения спецакций — минус два-три, легкий ветерок, прозрачный тонкий снежок и половинка луны над лесом на противоположной стороне залива. Ни разу не слышал подобного определения, но, наверное, это должно называться — слепой снег.

Часа полтора, меняя диспозиции с целью выбрать лучшую, мы с Самаковским вели наблюдение, в том числе и с помощью бинокля, за двухэтажным коттеджем ручной работы с тремя прикорнувшими у резного крыльца автомобилями — трехсотым «мерсом», «Хондой» и «девяткой».

От прочих корпусов дома отдыха наш коттедж отделял негустой утонувший в снегу березовый перелесок, то есть поставили домик слегка в сторонке, наверное, для таких, как я, предпочитающих уединение с природой, что теоретически должно было облегчить нашу с Самаковским задачу в плане техники безопасности для непричастных лиц.

Определившись на местности, мы устроились в укромном местечке за ивами метрах в тридцати от строения. Отсюда просматривались и главное крыльцо с машинами, и еще один выход, от которого тропинка, протоптанная в снегу, сбегала к заливу, где руки энтузиастов-моржей пробили во льду квадратную полынью, примерно метра два на два, и из кусков льда выложили вокруг стенку, чтобы ветром не продуло обнаженные тела.

Тропинка, как мне объяснил Самаковский, по прямой соединяла ледяной бассейн с баней. Оказывается, Серега здесь уже бывал несколько лет назад в компании с тем же Соколовым еще до того, как я поступил к Соколову на службу. Согласно Серегиным воспоминаниям, первый этаж домика занимали тренажерный зал, большая гостиная с камином, она же столовая, и собственно сауна, на втором этаже размещались пять или шесть отдельных комнат для иных утех, холл и бильярдная.

Свет горел почти во всех окнах, но тени за шторами пока мелькали лишь на первом этаже, откуда доносились также музыка, нечленораздельные выкрики и гогот, как мужского, так и женского происхождения. Теней было много.

— Не многовато ли их там? — еще в самом начале засомневался Самаковский. — На двоих-то?

— Не ссы, это они на военную хитрость пустились, — успокоил я.

— Как это?

— Как три мушкетера во время завтрака в бастионе Сен-Жермен. Вместе со слугами их было всего восемь, но они выставили много-много ружей из всех бойниц, испанцы испугались, что их там целый полк, и долго не решались пойти в атаку.

— При чем здесь испанцы?

— Это такая известная военная хитрость. Они специально мелькают, чтобы мы решили, что их там человек двадцать, и испугались.

Самаковский сообразил, что это шутка, но и не подумал улыбнуться, а вместо этого взялся за подсчеты…

…А я и не утверждаю, что удачно пошутил, это у меня от нервов язык развязался.

— …Три тачки, — считал Самаковский, — максимум, пятнадцать человек.

— А минимум трое, — сделал я попытку его успокоить.

— Минимум — это вряд ли.

— Так и максимум может быть другой. Например, они целый автобус заказали, автобус их доставил и уехал в свое ПАШ…

Я лично для себя остановился на цифре двенадцать. Зная привычки обеспеченных братанов, можно предположить, что количество дам в компании превышает мужской состав. Четверо-пятеро ребят и семь-восемь заказных девушек — нормальный расклад для дня рождения.

— Хочешь чаю? — неожиданно предложил Самаковский.

— Хорошо бы пива.

— Пива нет.

Достав из небольшого кожаного рюкзачка пол-литровый термос, Самаковский пояснил:

— Ира снарядила.

— Настоящая жена боевика! — похвалил я.

— Да она не в курсе.

— Да это я опять типа шучу, удержаться не могу.

— Тс…

Действительно, со стороны бора раздались голоса и скрип снега.

Известно, что ночь — это время, когда силы зла ползают по земле беспрепятственно. Но еще я заметил, что ночь — это время, когда на земле беспрепятственно плодятся силы романтизма. Есть люди, которые любят купаться при луне, а есть отдельные, которые при луне катаются на лыжах. Жителю солнечного Крыма подобный романтизм в принципе недоступен, даже как идея.

В первом часу ночи по лыжне, воркуя, шли двое влюбленных, и серебристый девичий смех эхом проносился в заснеженных кронах берез. Недолюбливаю, когда смех серебристый, для меня это синоним известного смеха без причины. Я понимаю — над анекдотом там посмеяться, или, например, человек в лужу упал… Но при чем здесь лыжный спорт, эксклюзивное занятие выносливых, угрюмых женщин?

Парочка романтических лыжников поравнялась с нашей засадой, и глазастая кошка разглядела неровную борозду, оставленную неуклюжим телом Самаковского, который недавно присоединился ко мне с соблюдением законов военного времени.

— О! — удивилась девица. — А это что? След.

— Медведь прошел, — видимо, хотел пошутить ее спутник, внешним обликом при свете луны напоминавший начинающего физического аспиранта — молоденький, со светлой жидкой бородкой и изливающимся из глаз светом непознанных научных истин.

— Не прошел. А прополз!

— Чего бы он полз?

— От голода обессилел. Зима же, малины нет. Пошли посмотрим?

— Зачем?

— Помощь окажем.

— Неохота что-то. И спать хочется. Пошли домой.

— Ну, Женечка, ну пошли посмотрим! — закапризничала подруга.

Бородатый физик заколебался.

Беседа происходила в пятнадцати шагах от нашего убежища. Еще не хватало засветиться в обществе Самаковского! Я представил, как мы открываемся взору двух романтиков… Лежат двое в снегу, мужского пола, тесно прижавшись… Сильная картина! Мы не то, чтобы тесно, но им-то воображение точно дорисует недостающие детали. Еще и чай пьют!

— А вдруг волк? — высказал предположение Женечка. — По радио недавно передавали, в Болотнинском районе волки сожрали начинающую учительницу. Напала на нее стая, она побежала через поле, вскарабкалась на стог и жгла коробок спичек. И пока спички были, писала предсмертную записку. А потом спички кончились…

— А здесь какой район? — осторожно спросила девушка.

— Ордынский, что ли…

— Значит не волки.

Именно, что волки… Я уже собрался изобразить соответствующий вой, для чего вытянул губы в трубочку, как Женя нашелся:

— Ордынский и Болотнинский — они же соседние… Впрочем, если хочешь, пошли посмотрим.

— Да ладно, — мудро рассудила подруга, — поздно уже да и холодно. Пошли домой.

Не успел я вздохнуть с облегчением, как события стали принимать давно ожидаемый оборот…

Дверь баньки распахнулась, и наружу вывалились три окутанных паром обнаженных тела — два мужских и одно стройное.

Наши лыжники, Женя с подругой, не успевшие сделать и десяти шагов, прямо-таки замерли при виде дивной картины.

А трое повели себя совершенно разнузданным образом. Не отходя далеко от двери, девушка и мужик, смывая жар, плюхнулись в снег, а третье тело поскакало к проруби, взывая:

— Эй вы, туберкулезники, айда в прорубь!

Пока одно тело спешило к проруби, два других успели достаточно остыть от снежных процедур и с веселым гиканьем и посвистом бегом вернуться в теплую парную.

— Веселятся! — с завистью прокомментировала лыжница, наблюдая за ночным моржом.

— Ладно, пошли, чего там, — обиделся на чужое счастье физик.

И чертовски медленно они двинулись прежним путем.

Обсуждая перспективы наступающей ночи, мы с Самаковским решили дождаться кульминации праздника, когда пьяные бандюганы расползутся по комнатам, и потом спокойно, без шума разобраться с каждым по одному. Но тут меня будто укололи спицей, и разработанный план исчез из сознания без остатка.

— Я пошел, — сообщил я оторопевшему Самаковскому и встал.

…Девчонка взвизгнула и, отступив в сторону, повалилась в снег. Когда я пробегал мимо, парень замахнулся на меня палкой. Нырнув под острие, я на ходу пихнул физика в грудь, и они вдвоем с подружкой образовали кучу-малу.