Никита подумал, что промахнулся. Удар вышел сильнее, чем он рассчитывал. Это слегка озадачило. И тут он поймал ответку: пущенный мною камень больно ударил его под коленку.

От человека, сидящего на траве, смешно ожидать каких-либо встречных действий, а тем более — контратаки. Любой бы на его месте решил, что это случайность.

Непонятливых учат, и я запустил камешек покрупней. Решил подразнить Никиту и вовлечь его в потасовку. Пусть и Аслан, и Мимино уходят подальше. В совсем недалеком будущем они мне еще пригодятся.

Мысли спецназовца прыгали, были короткими и отрывистыми, как серия предупредительных очередей. Но самое важное я прочитал.

В последний раз Подопригора получал по рогам еще до Афгана, в годы суровой армейской юности. Свел его тренировочный спарринг с прапорщиком-хохлом, Григорием Ивановичем Овчаренко.

Вечно сонного, неуклюжего дядьку он, тогда еще рядовой, в деле ни разу не видел. Думал, что это какой-нибудь интендант с базы снабжения. Вот и решил взять его «малой кровью»: в начале боя подставиться, принять удар «на рога» и ответить встречной убойной серией.

Все вышло, как он и рассчитывал, но с иными последствиями. Хохол приложился так, что хрустнула черепушка. Никита остался стоять на ногах, не в силах упасть, или просто пошевелиться. В голове басовито гудел колокол, горизонт заплывал черно-красной мозаикой. Временами его разрывали ослепительно белые вспышки. А бешенный прапорюга продолжал его мурцевать, как Петлюра пьяного гайдамаку. И бил же, сволочь, как-то по подлому! Попадает в плечо — екает селезенка. Снова приложится в ту же, вроде бы точку, а удар отдается в коленках. На прощание треснул так, что пол под ногами Никиты с грохотом провалился, а сам он попал в санчасть с переломом ноги.

Тайну чудо ударов он выведал. Будучи крепко навеселе, Григорий Иванович навестил в санчасти болящего «фазана», да там же и раскололся. Великая все-таки вещь — угрызения совести. Жаль, что свойственны подобные импульсы только загадочной русской душе. Никита же, причислял себя к истым хохлам. Свои секреты и наработки цепко держал при себе.

На войне он заматерел, но едва не сломался психически. Так случается, если ставишь перед собой неверные ориентиры. По жизни своей, Подопригора был ведомым, а не ведущим. Он считал это своим недостатком, старался избавиться от него, но не мог, ибо лидером надо родиться.

Покуда был жив дед, Никита ходил в обычную школу. И учился в их классе Васька по фамилии Грабаренко. Васька был кривоног, вечно ходил в кирзовых сапогах с вывернутыми наружу «халявами», донашивал чьи-то штаны с заплатками на корме. Два раза в году, он стригся исключительно наголо, а от гранита науки отгрызал максимум на трояк. В то время гремели «Битлы», в моде были остроносые туфли и расклешенные брюки. Школьники города, всеми правдами и неправдами норовили отращивать длинные «патлы». И лишь пацаны из его класса стригли головы под машинку и цеплялись за солдатскую обувь.

Вот таким человеком был Васька: ладным, веселым, везучим. Девчонки по нему сходили с ума. В школьной футбольной команде Грабаренко играл вратарем, и такие шальные мячи вытаскивал из углов, что взрослые дядьки диву давались. Но не это самое главное. Как ладно сидели на нем старые «кирзачи»! Никита в ту пору не раз пожалел, что ногам его не хватает Васькиной кривизны.

В «Каскаде» таким человеком был Валерий Иванович Сапа по кличке Сапер — признанный авторитет для бойцов и (представьте себе!) офицеров. Хлопцы шутили, что в прошлой своей жизни Валерий Иванович был Суворовым. А что? Никита готов в это поверить. Группа рыскала от Хорога до Пакистана в автономном режиме. Сколько было разгромленных караванов и складов с боеприпасами! Враг неделями сидел на хвосте, зажимал в огненные тиски, поливал свинцом, не давая поднять голову. И в каждом конкретном случае у Сапера в загашнике находился свой, сумасшедший, но единственно верный выход.

«Товарища прапорщика» Никита боготворил. Как губка, впитывал бесценный боевой опыт. Сильные, слабые стороны в характере Валерия Ивановича и даже его откровенные «бзики» служили Никите Подопригоре примером для подражания.

Как и его кумир, он всем сердцем возненавидел американцев и страшно переживал, если в ходе какой-либо вылазки его боевой счет оставался без изменений. Но в ходе любой операции, он все время держал в уме реакцию Сапы на свои боевые свершения. «Молодец, фазан!» — редко кто из солдат удостаивался этой скупой похвалы, и была она почетней иного ордена.

«Что скажет Валерий Иванович» — это было и счастьем его, и проклятьем. Никита уже не верил, что наступит такой день, когда хоть какой-нибудь сопливый пацан, в бою озаботится мыслью: а как его доблесть оценит он, майор Подопригора?

Но после клинической смерти, что-то произошло. Наряду с боевым искусством, в Никите исподволь, изнутри прорастал настоящий лидер. И это его возвышало, придавало уверенности в себе. Вот и сейчас он спокойно ушел от удара, с небрежной легкостью пропустил его за спиной, многообещающе усмехнулся и по крутой дуге пошел на сближение.

Я винтом закрутился в противоход. Пришлось немного пришпорить время. Пиратский, конечно, прием, но только так я успел вскочить на ноги, поставить скользящий блок и нырнуть под разящий удар огромного кулака.

Фора в доли мгновения. Незнающий человек ее не заметит, но порой она дорого стоит.

Никита продолжал наседать. Я был похоронен под градом ударов, а он продолжал танцевать свой безумный воинственный танец. Атаки шли волна за волной, с разных дистанций и направлений. Каждый каскад был законченным продолжением предыдущего и логически из него вытекал.

Со стороны могло показаться, что ему наплевать на защиту. Но только со стороны. Никита удерживал свое тело в границах Перунова круга. Это высшая ступень мастерства. Шагнув на нее, боец отражает любые удары по наикратчайшей прямой.

Мне приходилось несладко. Путешествие в тесном гробу не способствует хорошей физической форме. Болело все тело. Особенно в тех местах, куда попадали шальные пули. Хочешь, не хочешь, а нужно уравнивать шансы: на ложном замахе я ушел на дистанцию и успел заблокировать боль. Дело пошло веселей, но, как потом оказалось, это был единственный мой успех.

Никита в совершенстве владел славяно-горицким стилем. Он теснил меня к самому краю обрыва. Я вертелся, как мог: уходил, ставил блоки, нырял под удары и выжидал, выжидал, но перейти в контратаку спецназовец мне не позволил. Можно было пойти на военную хитрость: спрятаться в прошлом, перешагнуть в будущее, или (что будет совсем неожиданно) на стремительном всплеске уйти с траектории, забежать за широкую спину спецназовца, пнуть его коленкой под зад, (чтобы шибче летел), вернуться, поймать его на кулак и победой закончить бой. Но пока мы еще союзники. А в споре союзников победа любой ценой — это уже жлобство! И потом, я ведь сам спровоцировал драку.

— Ай, молодца! Мамой клянусь, молодца! — отчетливо прозвучал чей-то насмешливый голос. — Что ж вы остановились? Не стесняйтесь, вы можете продолжать чистить друг другу рожи. Старый Абу-Аббас давненько не видел таких вот, задиристых петушков!

Насчет петушков, это он зря, — подумал Никита.

Я обернулся и уперся глазами в ствол. Параллельно стволу слева направо двигалась борода — шикарная борода, широкая и густая, как новая одежная щетка. Наверное, экономный хозяин подстригал ее топором. Чуть выше одежной щетки шевелились кривые, ехидные губы. Вот они приоткрылись в ухмылке, явив для всеобщего обозрения здоровые, крупные зубы чистокровной английской породы. Над этими жерновами волнами свисали усы. А над ними — стремящийся ввысь, как звезда на рождественской елке, агромаднейший шнобель, достойный книги рекордов Гиннеса. Под зеленой повязкой под потным лбом, под сросшимися бровями, в глубине морщинистых впадин, затаились глаза. Глаза ядовитой, коварной, умной и хитрой змеи.

Абу-Аббас был еще не стар. Но по сравнению с теми, кого он привел, выглядел аксакалом. Рядом с ним находились дети: один пацан-пацаном, другой чуть постарше. В камуфляжах зимней расцветки и, естественно, с автоматами, оба смотрелись по- взрослому. Кто они есть такие, я до конца не понял, но явно не лесники. Случайных прохожих тут не бывает: самолет «с вещами» — сам по себе очень богатый приз. А тем более — в голодное смутное время. На такую добычу может запасть кто угодно: и люди с соседней горы, запустившие «Стингер», и обычные мародеры. Их много сейчас развелось по окрестным аулам.