Еще один пласт искореженной плоскости, как поздний осенний лист, закружился в горячем воздухе, медленно опустился и наискось пропорол ненавистный мне цинковый ящик. Да так в нем и застрял.
Интересно, задел или нет? Скорее всего, задел...
И тут до меня дошло, что столь отрешенно я думаю о своем собственном теле. Что бы я, интересно, запел, если б лежал, внутри? — одних пулевых отверстий в цинке было не меньше десятка. Нет, пора возвращаться.
Итак, я проснулся. Попробовал на вкус первый глоток кислорода. Руки, ноги, спина, голова — все затекло, все болело. Ощупал себя изнутри — вроде цел. А моя домовина, увы, разлетелась в щепки: я разнес ее собственным телом. Но в цинковом ящике от этого свободней не стало. Подо мною катались автоматные пули, ребра стискивал тесный деревянный корсет, на затылок давил горячий кусок металла. Я с трудом повернулся на спину, потянул на себя остывающую железяку и, действуя ею как рычагом, попробовал расширить разрез — тщетно, не хватало точки опоры.
Где-то рядом гудело пламя. Было безумно жарко. Пахло гарью и дымом. Пот ручьями тек на глаза. К тому же, с непривычки, я очень устал.
Подушка была подпорчена пулей. Ее я нашел в районе своей пятой точки. Там же нащупал аптечку — необходимый минимум, который обычно таскаю с собой. Здравствуйте, земные заботы!
Сиднокарб, бемитил, амфетамин — все это, в любых сочетаниях, мог синтезировать в своем организме. Но для этого нужно собраться с силами. Только где их возьмешь, работая в экстремальных условиях? Эх, закурить бы еще, век не курил!
Укол наконец-то подействовал. Пора приступать к генеральной уборке своей домовины. Прежде всего, я начал укладывать доски: длинные греб под себя, а те, что поменьше отпихивал вниз, в ноги. Тяжелый и долгий труд. И все для того, чтобы втиснуться поперек ненавистного ящика. Наконец, удалось и это. В одну боковину я уперся загривком, в другую ногами, как родную, обнял железяку... пошла, родимая, мать твою перемать!!! И вдруг... чей-то отчаянный вопль ворвался в мое сознание...
Мордану Ростов не понравился. Рыбы навалом, а пива хорошего — днем с огнем. Суетный город, жлобский. Что ни прыщ — то козырный фраер. Старушки на рынке — и те балаболят по фене. Даже слуги народа иногда не чураются завернуть с высокой трибуны, что-нибудь эдакое.
Еще бы, «Ростов-папа!», криминальный душок, особая фишка, узнаваемый образ. Нечто вроде русской матрешки, или тульского пряника. А поглубже копнешь, оглянешься — обычные гопники, только деньги любят сильней, чем они того стоят. Покупку соседом крутой иномарки они принимают, как тяжкое оскорбление, а строительство «хаты» в три этажа под его погаными окнами — как «наш ответ Чемберлену».
Взять хоть того же Амбала. Пацан вроде бы правильный, особой, воровской масти: три ходки по сто сорок четвертой, «Белую Лебедь», если не врет, знает не понаслышке. Но и он признает воровское братство только за счет клиента. Хоть бы раз подошел, спросил: Как, мол, дела, Санек? Тяжко, небось, в чужом городе с непредвиденными расходами? Может, сотню-другую позычить? Может, вместе сходить на дело? — хренушки! Человек, приехавший с Севера — это, в его понимании, помесь Березовского с Дерипаской. Будто бы там, за Полярным Кругом, деньги в мешки вместо снега сгребают.
Он при Мордане типа опекуна: гид, ментор и телохранитель в едином лице. И сидит за этих троих на хвосте до тех пор, пока сам не обрубится. Здоровьишка ему мал-мал не хватает. Больше литра в один присест ему нипочем не скушать.
Водит его Амбал, как заморское чудо, по всяческим злачным местам:
— Девочки, вот человек. Его надо «уважить» и принять по первому классу! — А сам уже лыка не вяжет.
— Сделаем, Васечка! Сделаем, миленький! — И в носик помадкой — чмок!
По первому классу это довольно накладно. Сотни «зеленых» как не бывало. Жалко, конечно, но и это еще не все: когда дело доходит до самого интересного, «Васечка» уже никакой. Елозит соплями по скатерти, да что-то мычит, а Сашка за себя, да за тех троих, что в его лице, управляется. Разгульная жизнь хороша, если она не в тягость, а тут...
В душе у Мордана медленно вызревало сложное чувство. Чтобы его описать, ему не хватало образов и сравнений, а главное — их понимания. За такими словами ныряют в глубины собственной сути, а не рыщут по мелководью. Отчаянье и печаль, раскаянье и бессилие плотно переплелись в горький колючий комок. Нет, это была не совесть, с нею как раз, он ладил. Хорошо это, плохо ли, но был у Сашки такой атавизм. Он его, кстати, не считал недостатком. Это странное чувство росло, крепчало и все чаще рвалось наружу, как собака из конуры. Глотая безвкусное пойло и, пользуя пресных баб, он видел перед глазами холодный цинковый гроб. Хотелось куда-то бежать, что-то безотлагательно делать. Или наоборот — нажраться до сумасшествия и крушить все подряд. В один из таких моментов, он отправил домой своих ребятишек. Наказал им вооружиться, собраться в кучу и ждать сигнала.
Обещанной встречи с Черкесом все не было.
— Уехал старик, — успокоил его Амбал, — по твоим заморочкам уехал. Да ты не волнуйся! Наш дед чеченов построит. Все до копейки вернут.
— Что вернут? — не понял Мордан.
— Что взяли — то и вернут, — Васька лукаво прищурился и подмигнул. — Думаешь, никто ни о чем не догадывается, за дураков нас держишь?
— О чем это ты? — устало спросил Сашка.
Его опекун с утра хорошо вмазал, а на старые дрожжи он часто нес ахинею. Это уже даже не раздражало.
— Сам будто не понимаешь! Ну, кто он такой, этот Заика, где жил, где сидел, кто у него остался в Ростове? Никто из братвы никогда не слыхал про такого козырного фраера. И еще: такие люди, как Кот, за простого баклана мазу не держат.
— Про какого заику ты гонишь сейчас пургу? — Мордана заклинило, он и думать забыл, что я «припухаю» в гробу под этой фамилией.
— Так я и знал, — рассмеялся Амбал, — в ящике не покойник, а что-то другое. Иначе, зачем самолет угонять, а?
Вот тут-то до Сашки дошло.
Гниловатый у нас получился базар, — думал он, постепенно въезжая в тему. — Глянуть со стороны: я и есть, главный темнило. Если так же думает и Черкес, тогда все понятно. Никакой встречи не будет. Вот как на его месте поступил бы, к примеру, Кот? — а никак. Такие дела с кондачка не решаются
— Да ты не боись, — расщедрился Васька. Наверное, во время вспомнил, кто будет платить за выпивку. — Я ж тебе говорю, что построит чеченов дед. Для него это «тьфу!» Не такие дела поднимал, хошь расскажу?
— Ну!
— Ладно, потом как-нибудь. Слышь? пойдем-ка отсюда… эй, человек! — Будто о чем-то вспомнив, Амбал, вдруг, засуетился. Защелкал перстами, подзывая к столу халдея.
— Чего это ты? — удивился Мордан.
— Блядохода сегодня не будет, — озабоченно вымолвил Васька, — так что лучше… давай менять дислокацию.
— А что там у них, у блядей, за беда? Местком, или, может быть, медкомиссия? — как можно серьезней спросил Сашка.
Амбал шуток не понимал, и потому не замедлил с ответом:
— Да кто ж его знает, когда у них там медкомиссия? Не ходят они на концерты, мать иху так, для клиента слишком накладно.
— На какие концерты?
— Ты что, не читал афишу?
— А разве она была?
— Здрасьте! А справа от входа: «Выступает Сергей Захаров»?
— Он что, в ресторане петь будет? — изумился Мордан.
— За хорошие бабки? Не только споет — станцует. Рюмочку поднесешь — и выпьет с тобою на брудершафт. А почему бы не станцевать? — вход по билетам, триста рябчиков с рыла, не считая выпивки и закуски. Халдей говорил, что свободных мест уже нет: валом валит народ. Если, мол, захотите остаться, за билеты придется доплачивать. Тебе оно надо?
— Какие проблемы? — доплатим.
Сашка был равнодушен к эстраде, но уходить не хотелось. «Интурист держал свою марку. Здесь было прохладно и чисто, к столу подавали чешское пиво — самый натуральный «Праздрой». К тому же, Сергей Захаров...
