Бутылку, на которой, скорее всего, остались отпечатки Мордана, я изо всех сил запустил в ночь. Где-то там позади, под прикладами автоматов, трещала казенная дверь. На козырьке, как и во всем городе, хозяйкой была осень — златовласая леди с мерзким характером. Меня окатило струей холодной воды, льющейся с крыши. И я побежал, оставляя на память преследователям, следы своего грязного прошлого. В тусклом электрическом свете, вспыхнувшем в окне за спиной, они казались уж очень черными. Длинный гостиничный козырек нависал над проезжею частью улицы. В эту собачью пору машин на ней уже не было. (Или еще не было?) Из зашторенных окон универсама «Волна» пробивался наружу мягкий «ночной» свет. Ниже меня, в каптерке, лежа на топчане, охранник смотрел телевизор. Я выпустил всю обойму, целясь в экран: — А ну, поднимайся, служивый! Это был настоящий «Калаш», калибра 7,62. Стреляя с одной руки, в цель я попал со второй пули. Все остальные ушли «в молоко». Стрелять по окнам гостиницы я не рискнул. Там в каждом окне виднелись расплющенные носы. Пустой автомат, за ненадобностью, отшвырнул в сторону. Прыгать пришлось в пузырящийся мутный поток, несущийся с краю дороги. Приземлился легко, как учили, но тяжеленная сумка, у которой некстати оборвалась одна ручка, отбросила меня в сторону. Я заскользил лицом по мокрому дорожному полотну. В ногах смачно захлюпало. Одежда — хоть выжимай. Холодная струйка скатилась по позвоночнику — брр!!! Мне повезло. Все получилось вовремя и очень даже красиво. Над моей головой зажужжали, замяукали пули, смачно зацокали по асфальту. И падали они в то самое место, куда я должен был падать. Синие искры под фонтанчиками воды — никогда не видел такого! — Эй, вы там, наверху, бросайте оружие! Это крикнул разбуженный мною и очень рассерженный мент — охранник универсама. В развернувшейся спецоперации, он был явно не при делах, но, как лицо пострадавшее, имел полное право на сатисфакцию. Скорее всего, он спросонья решил, что это вооруженный грабеж и действовал по науке: маскируясь за выемкой центрального входа, выпустил несколько пуль в сторону козырька. — Свои, твою мать! — заорали на него с верхотуры, но все-таки залегли. — Свои сейчас по домам спят. А кому и «голубые» свои! — весело изгалялся «дубак». — Лежите, суки, не шевелясь! Я ведь на пятерку стреляю! — и выпустил еще несколько пуль. Меня он, кажется, не заметил. Я уже прополз под железными перилами ограждения на сухой тротуар, скрытый под козырьком и побежал, насколько возможно, ускорив время. Но это уже у меня получалось довольно хреново. Устал я, выдохся. В конце квартала и вовсе присел на корточки.
Измотанный перегрузками организм, забастовал. Непослушное время ускользало из-под контроля, принимало свои, привычные очертания. Застывшие на дороге огни вдруг задвигались рваным пунктиром. Из глухого, протяжного ропота начинали рождаться полноценно различимые звуки.
— Где он? Куда побежал?! За спиной кто-то тряс за грудки умирающего охранника «Универсама». Не повезло мужику — не на ту лошадку поставил.Я тенью скользнул за угол молодежной кафешки. На другой стороне улицы, за высокой чугунной оградой, зарастал забвением и бурьяном стадион «Динамо». Через этот забор пару минут назад, я, кажется, хотел перепрыгнуть. Дорога навлево вела в небольшой тупичок, зато с другой стороны открывались очень широкие перспективы: перекресток за перекрестком. На ближайшем из них возвышался памятник Анатолию Бредову. Это герой Великой Отечественной, повторивший подвиг Матросова. Прикрывая левой ладонью матерящееся лицо, он занес для броска связку гранат. А целил морпех в шикарное здание Мурманского обкома КПСС. Наверное, из-за этого казуса местные зубоскалы нарекли эту картину архитектурным комплексом «Бредовая идея». Шатаясь, я встал на ноги. Где-то здесь, на автостоянке, нужно искать голубую «восьмерку» бородача. Таких машин было две и стояли они метрах в тридцати друг от друга. Зеркальные стекла хладнокровно отражали неоновый свет реклам. — Эй, ты! — из-за опустившегося стекла проклюнулась бородатая рожа и рука с тлеющей сигаретой. — Подойди-ка сюда! Акцент был грузинский, с нажимом на гласные буквы. Ну, что тебе надо, кацо? — жил бы себе и жил! Возможно, ему показалась знакомой синяя сумка, или просто решил послушать свежего человека, пришедшего с той стороны. Я сделал вид, что ничего не расслышал. — Ты что, не понял? — повторил тот же голос с явной угрозой. — Не заставляй меня выходить из машины! Сигарету в его руке сменило вороненое дуло ствола. Я отправился прямо к нему, волоча по земле тяжелую сумку. Удивительно, мой нечеловеческий вид не вызвал у него подозрений. Во всяком случае, с оружием этот кацо обошелся очень уж вольно. Он почесал мушкой левую бровь. В машине сидели еще четверо. — Закурить не найдется? — спросил я довольно нагло. — Дайте ему, — разрешил бородатый. — Не в курсе, что там за шум и стрельба? — спросили из глубины салона, предварительно предъявив початую пачку «Бонда». Я кивнул утвердительно: в курсе, мол. И еще раз спросил: — Можно две? — Можно, можно! — зачастили со всех сторон. Я прикурил сигарету от окурка бородача, сделал две полноценных затяжки. — Хасана убили, Ариф в засаду попал, — пояснил я, как можно спокойнее и спрятал в карман трофейную сигаретку. — Насреддин с джигитами прорывается с боем. — А ты кто такой? Предвосхищая этот вопрос, я с силой вырвал из набалдашника ключ и сунул тому, кто держал пистолет. — Хасан перед смертью просил передать: в этом номере то, что вы ищите. — Сэмсот дэвятнадцат, — вслух прочитал тот и передал «деревяшку» товарищам сзади. Потом перевел глаза на то место, где только что был я, — э-э-э, а где клуч?! Если б они даже и знали, что передают из рук в руки гранату, оставшихся секунд им бы все равно не хватило, чтобы выскочить из машины. Зато я несся, как молодой, опять оседлав и пришпорив своенравное время. Когда их «восьмерку» начало множить на ноль, я не только преодолел нужные метры, но и надежно укрылся за постаментом памятника.
Шандарахнуло так, что Анатолий Бредов чуть не завершил свой роковой бросок. Когда последние железяки упали на землю, я вернулся к машине Рустамова. Она была внешне цела. Ее всего лишь швырнуло на проезжую часть, развернуло поперек трассы и опрокинуло на бок.
Я поставил ее на колеса, вынул из сумки автомат Насреддина и бросил на сиденье рядом с собой. Надежный движок завелся с пол-оборота. Звезды со мной, а значит — вперед, в ночь. На пересечении с Кольским проспектом в меня еще раз стреляли. Несколько пуль повредили стекло, обе фары, и левое зеркало. Я даже не шевельнулся. Погоня почему-то запаздывала. Наверно, у Жорки, если он еще жив, уже не хватает сил на что-то масштабное. Да и облава перестает быть облавой, если волк уже шагнул за флажки. Ночь и скорость. Скорость и ночь. Вдруг, впереди меня, прямо на «встречке» ожила серая тень. Прямо в глаза, с разворота, хлестанули мощные галогенки. Я вывернул руль в сторону, до предела выжал педаль тормоза и несколько раз отработал рулем, стремясь удержаться на мокрой дороге — не расслабляйся! Но «восьмеркам» в эту ночь не везло. Срезав два молодых деревца, раненая машина вылетела с края обочины и, уже погасив инерцию, влипла боком в каменное крыльцо какого-то магазина. Я потянулся за автоматом, но встречный автомобиль и не думал некуда ехать. Он продолжал спокойно стоять, там же, где и возник и, время от времени, придавливал дальним светом пространство за моею спиной. Е-мое, да это же красный «Опель-рекорд»! За рулем спокойно курит Мордан, рядом хохочет пьяный Лепила: А девчонка — егоза Ухватила его за-а… Дать бы им по башке! — Ты что, не читал записку? — удивился Мордан, выходя из машины. — Ого, автомат? — мне такой надо! Ну, ты даешь! Тачку-то где урвал? — Тачку? — переспросил я, отнимая у него сигарету, — тачку я хотел тебе подарить. Извини — не довез. — А я еще в гостинице думаю: надо линять, такой шум… — Шум говоришь? — переспросил я бездумно, обжигая губы о плавящийся фильтр. — Мог бы и догадаться, что это я возвращаюсь. Из-за спины Мордана появился силуэт человека. Он приближался ко мне, раскачиваясь из стороны в сторону. Так прихрамывал только отец. Не веря глазам, я всматривался в знакомые очертания. — Антон, ты сегодня себя очень нехорошо вел. Как я тебя зову, если ты ведешь себя хорошо? — Антон, Антошка, сынок, — сказал я своей памяти и добавил с мольбой, — не исчезай! Я столько людей убил сегодня… из-за тебя. — А как я тебя зову, если ты ведешь себя плохо?! — заревела, вдруг, тень голосом артиста Высоцкого. — Если плохо, тогда на «вы», — прошептал я, в надежде на чудо. — Как «на вы»? — хрипло спросил отец, обнимая меня за плечи. Боже мой, как же он постарел! Неужели в этих глазах есть место для слез? — Выблядок, — прошептал я и тоже заплакал.
