Смутно помню, как нас разнимали, как после распития злополучной фляжки под сухпай третий член экипажа на безымянном полустанке исчезал за догоном, как оговоренные две тысячи рублей перекочевали в мой карман, как строгий диктор на радио объявил, что наступило первое июля. Дальше - черный провал.

И вот теперь:

- Море...

После констатации очевидного я разразился таким потоком площадной брани, какой не позволял себе даже последние три дня. И, переведя дыхание, еще одним. И еще одним. Эмоции утихать не желали.

Потому что бликующая серо-зеленая поверхность простиралась до самого горизонта.

По всем направлениям.

На все четыре стороны света.

Сидя на откинутом люке, я разглядывал ряды таких же принайтованных к палубе сухогруза танков и самозабвенно матерился до самого прихода корабельного патруля, или как там эта команда называлась. И даже сваливший с брони удар от одного из моряков не прекратил истерику - я и лежа продолжал высказывать небу все, что думал и об армии, и о танкистах, и об их танках, и о кораблях, и о моряках, и о жизни в целом.

Взрыв эмоций окончился апатией, еще сильнее, чем была: так бездарно слить все козыри! То, что троица идиотов сидела в каюте, отведенной под гауптвахту, с самого прибытия в Феодосию, ничуть меня не утешило - я уже успел пожалеть, что выполнил работу на отлично с плюсом, мысль, что эти ослы почти наверняка выживут в предстоящей опасной командировке и наплодят таких же ослов, вызывала тихое бешенство.

Меня даже не расшевелило, когда Маньяк, заглянувший в каморку, ставшую моей тюрьмой, на голубом глазу заявил, что видит меня впервые в жизни! Всего и смог, взглядом в стиле Аглаи "кто тут что-то вякнул?" пройтись по фигуре танкиста сверху вниз и опять нырнуть в безмятежное "пошли все на!", после чего от меня надолго отстали. Дни сменялись ночами, и только миска с регулярно обновляющимся содержимым да выносимое раз в день поганое ведро показывали, что про меня не окончательно забыли на этом корабле.

И самое интересное - у меня ничего не отобрали из личных вещей! Увы, среди тех артефактов, что у меня завалялись, никакой помочь сбежать не мог, да и куда я денусь посреди моря, но сам факт!

Интерлюдия.

В каюте контрика третий день играла одна и та же музыка - соло из "Рыголетто". Рассчитанное на троих, но нагло занятое в одиночку помещение, уже не вызывало прежней зависти - если к возможности уединения в тесном пространстве корабля прилагалась морская болезнь, то спаси и сохрани от такой привилегии! Нелюбовь у капитана Махоркина с морем сложилась с первого взгляда - крепкая, взаимная, а время лишь углубляло и усугубляло внезапно вспыхнувшее чувство. Отдельные личности в кубрике уже начали принимать ставки - удастся ли вообще особисту живым добраться до порта назначения.

Кого другого в подобной ситуации двадцатипятилетний лейтенант Кожевин, стоявший сейчас в раздумьях перед дверью, может и пожалел бы, чего далеко ходить - его самого в первый день на борту мутило, но в отношении к Махоркину сочувствие буксовало, а в глубине души лейтенант искренне надеялся, что самым отчаянным спорщикам удастся сорвать куш. Впрочем, за месяц, прошедший с представления Павла Михайловича, комвзвода успел убедиться - столь редкостное гуано выживет в любых обстоятельствах, только злее станет. За короткое время совместной службы Махоркин засел в печенках у всей части от рядовых до командования, и лишь крыша от Особого отделения спасала пока свеженазначенного офицера от темной. Тем неприятнее становилась миссия лейтенанта - к непосредственному свидетелю своей слабости у контрика наверняка сложится предвзятое отношение.

Под нескончаемые страданья - и чем его рвет, болезного, третий день подряд? - Кожевин нервно поправил складки полевой формы - не хватало еще снова получить втык за неуставной вид!

- Лёня, на пару слов.

Кулак, занесенный для стука, так и не коснулся тонкой преграды.

- Да, Владимир Сергеевич?

- У меня! - командир недовольно дернул желваком, скрываясь в темном коридоре.

Еще раз посмотрев на дверь и прислушавшись к новому раунду проклятий за плохо изолированной переборкой, комвзвода вздохнул - оттягивать неизбежное не стоило, но и не повиноваться приказу вышестоящего командира и тестя тоже было чревато.

- Лёня, почему я узнаю о ЧП не от тебя, а от капитана судна?

- Виноват, господин полковник!

- Леонид, мы сейчас не на плацу!

- Владимир Сергеевич! Согласно инструкции...

- Лёнь, не ори, сбавь обороты!

- Но!..

- Сбавь! Инструкции я знаю не хуже тебя. И будь с нами Степан Евгеньевич - подписался бы под каждым словом. Но с этим! - полковник взглядом поискал - куда бы сплюнуть, не нашел и только махнул рукой.

- Владимир Сергеевич! - даже во внеслужебной обстановке называть командира "папой", как требовала жена, у молодого лейтенанта язык не поворачивался, так что обращение по имени-отчеству было максимально свободным. Тесть тоже не рвался панибратствовать с зятем, но и заставлять того постоянно "полковничать", как требовал устав, породнившись, стало глупо, поэтому наедине они предпочитали менее формальный стиль общения.

- Лёня! Я навел тихонько справки: там, - выразительный взгляд на потолок, - этого списали. Вчистую. Обратно из командировки его не ждут. Мне даже намекнули, что можно этому делу немного поспособствовать. Вот так-то! - многозначительно кивнул он скорее своим мыслям, чем собеседнику, - Сильно рыться и расследовать не будут. Лёнь, только учти! Я тебе это говорю как родственнику, болтать об этом...

Предупреждение было излишним, в чем Кожевин поспешил заверить тестя:

- Владимир Сергеевич! Совсем за дурака-то меня не держите!

- Лёня! Не держал и не держу, только тема у нас с тобой скользкая... Беда в том, что и Пашонка не дурак, - за минувший месяц Леонид слышал много вариаций переиначивания что имени, что фамилии контрика, но, пожалуй, эта, придуманная командиром, наиболее точно выражала все оттенки отношения к особисту. Вот что значит опыт! - Тварь, гавно, но не дурак. Ему сейчас любая зацепка нужна, чтобы на большую землю вернуться. За любую мелочь схватится и в громкое дело раскрутит. С Минакеевым и его расп...долбайским экипажем ты, конечно, подставился. Одно радует: за такое дальше пустыни послать не могут, а мы и так туда направляемся. А с зайцем этим он столько накрутить может!

- А может и ну его? Особый отдел тоже хорош - спихнули нам дерьмо и рады! Еще и намеки всякие делают! Махоркин, конечно, сволочь, пуля по нему плачет, но мараться об такое?.. Пусть зайца забирает и валит! Нам же легче дышать будет. А там пусть с ним свои, как хотят, так и разбираются!

- Эх, Лёня-Лёня!.. - вздохнул полковник, - Где мои двадцать пять и розовые очки?.. Это с Минакеевым мы легко отделались, докладную удачно генерал Олейников перехватил, и все равно эта история нам еще аукнуться где-нибудь может. Мне Григорий Саныч отдельные выдержки зачитал, так там и вредительство, и саботаж, и даже диверсия приплетена!

- Вот, сука! На его же глазах всё произошло! - не удержался от восклицания младший родич.

- А с зайцем - продолжил старший, - Не отмоемся. Махоркин, чтобы выкарабкаться, всех нас утопит. Хуже того, ты самого пассажира-то видел?

- Видел. Пацан-пацаном, то ли школьник-переросток, то ли студент.

- Видел, но не увидел! На кольца обратил внимание?

- Обычная штамповка... - пожал плечами лейтенант, - Я сам такие в юности...

- Что ты там сам в юности, это ты Ирине рассказывай! Обычная штамповка! - сарказм полковника больно колол, но крыть было нечем - чтобы отличить стилизованную безделицу от настоящего артефакта, требовалось образование получше, чем танковое училище, - То-то первый после бога ко мне сам прискакал из-за обычной штамповки! Главмех у него большой специалист по рунным конструктам, университет закончил по этой теме, так вот он с чего-то считает, что та пара колечек на сотню тысяч, если не больше потянет!