– Нет времени, сейчас сюда ворвется какой-то стервец! Кончай, говорю, горбатый.

– Повторяю: никто сюда не ворвется, – убежденно сказал Квази, качая головой. – Чего ты ерунду какую-то мелишь, старуха?

– Погоди, погоди, окоянец, – сказала она, – щас придет!

– А чего годить-то, старуха? Коль был бы там какой окоянец, так уже явился бы, аль забыла, что ль, боятся нас поселенцы… Кто сюды сунется, так мы его хва-ать! Вот что в поселках говорят.

– Коли не боишься ничего, горбач, дак иди, проверь!

– Оно, конечно, так, – заржал уродец, обнажая кривые зубы, – чуть что – поди проверь… Тьфу на тебя за это, старуха.

– Иди, говорю. Али боишься тоже?

– Фиг!

Не успел Квази притронуться к двери, как ее с грохотом открыл пепельноволосый мужчина. Дверь сильно стукнула горбатого – тот отлетел в сторону, к скамье, над которой пучками и гирляндами висели коренья, склянки, грибы и прочее. Рядом с небольшой печуркой ведьмы лежал связанный солдат, стонущий и молящий.

– Зря ты явился! – заявила ведьма, пятясь к обшарпанному столу, на котором, помимо водочной бутылки и мисок, стояла изящная амфора сливового цвета.

Колдунья быстро схватила оную амфору, и бросила в Эрика.

Паладин отскочил и ударил в ведьму потоком воздуха. Aer повалил колдунью, но амфору она все же запустила метко. Если бы Эрик не отскочил в сторону, сосуд благополучно достиг бы его и кто знает, что могло произойти. Но амфора ударилась о дверь. Внезапно, когда кусочки сосуда разлетелись во все стороны, из него вырвался душераздирающий вопль, к нему присоединился глубокий, липко-стеклянный звон, словно кто-то запустил в дверь банку с медом.

Из сосуда с узким горлом и двумя ручками, закрутившись в спираль, вырвался кианитовый дым.

Дым вертелся, полз по потолку, пульсировал над головой Эрика, и продолжал вопить. Собравшись в нечто, напоминающее эллипс, оно тут же потеряло свою форму и распространилось по хижине. В дыме виднелись два огромных красных глаза. Из бесформенной зеленой концентрации выделялись ручища, длинный острый нос и наконец, образовав провал, – пасть. Огромная рожа широко раскрыла рот, показывая Эрику клиновидные клыки, растущие в два ряда.

– Грю, приказываю тебе, – сказала ведьма, пятясь, – изгони недруга из дома! Да побыстрее!

Эрик обнажил меч. Серебряный клинок блеснул и нарисовал в воздухе дугу. Подскочив к постепенно принимающему формы существу, Эрик рубанул. От уха. Грю, как его назвала ведьма, приобрел окончательную форму: он напоминал огромного тролля с широкой, словно бездна, пастью и клиновидными зубами, напоминающими острые рифы. Тело все еще меняло размеры, но уже не столь кардинально.

Жуткая пасть раскрылась, взвизгнула, и Грю отбросил паладина к двери.

Эрик сконцентрировался и метнул в великана Копье Аргуса. Копье, посланное в грудь, значительно встряхнуло Грю и пробило его насквозь. Колдунья решила помочь своему спасителю и в ответ метнула в Эрика энергию, какую только сумела сконцентрировать за короткий промежуток времени. Энергия сбила паладина с ног, расплылась по всему телу поваленного, охватила его ярким свечением.

К несчастью для ведьмы, Эрик недолго пробыл в отключке. Он быстро пришел в себя, собрался и принялся щедро заливать хижину огнем, используя заклинание Ignis. Снопы искр повалили из кончиков пальцев правой руки паладина, а яркий смертоносный поток жадно впился во все, что было вокруг.

Чудовище рявкнуло, раздулось, взметнулось ввысь, пробив крышу. Оно закружилось над головой паладина и, завыв, улетело вдаль, наполняя округу душераздирающим воплем.

Эрик переключился с Грю на ведьму. Она уже лежала обугленная, неподвижная. Квази все еще валялся в отключке. Убогое тело не выдержало одного-единственного удара. Что ж… его можно убить, пока он неподвижен.

Паладин покачнулся и решил не трогать горбатого.

«Увезу градоправителю, – подумал он, распутывая веревки солдата».

–Спасибо, милсдарь, во век не забуду! – пролепетал солдат. – Клянусь памятью своих предков…

– Оставь клятву себе, – отрезал Эрик. – Мне хватит и простого спа…

– Что с вами, милсдарь паладин? Больны?

– Нет… просто… нехорошо…

– Да вы бледнее преставившихся. Милсдарь!!!

Солдат наклонился к паладину, упавшему на пол.

– Милсдарь? Вы в порядке? Пекло! Скажите что-нибудь!

Эрик перевернулся, выругался и завыл, корчась.

Солдат вскочил, дотронулся до холодного лба паладина. Громко выругался.

За широкой дверью послышался говор. Эрик открыл глаза. Огляделся, с огромным трудом двигая шеей.

Он лежал в алькове; над головой располагался балдахин. Внушительных размеров комната умещала в себя – помимо постели – бержер, письменный стол, длинную полку с пухлыми фолиантами и шкаф. Свечи, запрятанные в углублениях стен, наполняли помещение мягким светом, отбрасывали безобразные карикатурные тени.

Паладин громко вздохнул, пошевелил головой и сморщился от боли. Застонал. По телу пробежала дрожь, боль заставляла его кривиться. Его грудь крест-накрест обхватывали карминовые руны, светящиеся слабеньким огоньком.

– Лежи, паладин, – услышал он мягкий голос и удивился тому, что не заметил, как в комнату вошла девушка. – Не шевелись, не то будет хуже.

– Как… долго…

– Три дня. – Торопливо ответила девушка, и села на край постели.

– Три? – поборов боль, он все же сумел на нее взглянуть.

Эрик сразу же определил в девушке чародейку.

Девушка выглядела прямо-таки прекрасно. Каскады темно-каштановых волос со светлыми, как полированный медный лист концами струились по плечам и завивались на концах. Она убрала прядь волос за ухо, открыв остальную часть прекрасного лица: круглые, как плошки, карие глаза, глядящие на паладина с пугающим теплом и вызовом. Эрик с трудом выдерживал ее вопрошающий взгляд, но он не мог оторваться от нее. Все в ней казалось идеальным: под миниатюрным, чуть вздернутым носиком в улыбке кривились тонюсенькие контуры губ, выделяющиеся карминовым цветом помады, лебединую выю украшал цветок с серебряными лепестками. В середине цветка, между изящными филигранными лепестками, сияла жемчужина. Цветок был изготовлен мастерски, и явно не обошлось без колдовства; впрочем, это лишь подтверждало то, что в чародейке все было идеальным; по крайней мере, для Эрика. Не совсем ладная, но в то же время прекрасная, лишенная вмешательства магии волшебница надолго задержала внимание паладина на себе.

«Elementarum omnium domina,¹⁵– подумал он, – как она прекрасна… Divina facies¹⁶».

– Да, – подтвердила чародейка, – три… А чего ты хотел? Нарвался на лесную ведьму… Повезло, что вообще выжил.

– Мое… оружие…

– Не волнуйся, паладин, твой меч в порядке.

– Эрик… Генриетт…

– Я знаю твое имя, можешь не стараться. Не знать тебя, по-моему, сложно. Меня зовут Элли Торнуэль.

– Спасибо… Элли… спасибо.

Паладин прикрыл глаза.

– Позже поблагодаришь, – Элли поднялась, – отдыхай.

Эрик уже спал.

Эрик, конечно, предполагал, что появление паладина в кругу чародеев вызовет бурные эмоции – как положительные, так и отрицательные – но у него не было оснований подозревать, что его пригласят на банкет. Он никогда не был на подобных мероприятиях, поэтому предполагал, что волшебники сумеют его удивить.

Паладина сумели удивить еще до начала банкета: Верховный маг Ордена Асгрим лично посетил его и пригласил на банкет, пообещав радушный прием. Сперва он хотел отказаться и поскорее покинуть город, ибо паладин в обществе волшебников будет – ну, как минимум – чем-то диковинным, даже – экзотическим, а для некоторых – вовсе парией. Мысль о последнем его беспокоила, но он все же решился. Но – стоит сказать – решился он по большей мере для того, чтобы еще раз встретить Элли, эту прекрасную чародейку, которая, в отличие от других магичек, не использовала волшебство для корректировки внешности. Она сумела сделать то, что для многих является невозможным – приняла себя такой, какая есть. Ее образ не покидал его все дни, что он пролежал в алькове. Особенно он был счастлив в те мгновения, когда Элли заходила к нему и они часами обсуждали что-либо. Это могла быть история из жизни, философия, политика, история и прочее, что приходило в голову. В общем, беседы были кулуарными и сблизили чародейку и паладина.