Ася вздохнула и, немного поколебавшись, вернулась в девятнадцатый век и рассказала всё-таки о скульптурах там, высоко наверху.

– Рельефы, украшающие портик здесь тоже отличаются от тех, что мы видели на других фасадах. Некоторые из этих фигур наделены чертами современников скульптора: это люди, которые были связаны со строительством собора, например, президент Академии Художеств, Оленин, или граф Волконский, председатель комиссии по строительству.

Она взглянула на профессора, улыбнулась и добавила:

– Сидящая фигура слева – это архитектор здания. Огюст Монферран.

– Фигура архитектора? Которая? – оживился герр Клуге.

– Слева. Он в античной тоге, полуобнажен. А в руках держит макет собора, – пояснила Ася и невольно подняла глаза к портику.

Фигуры четко вырисовывались на фоне голубого неба. Но слева будто пробегала какая-то рябь, казалось, одна из фигур отбрасывает тень, ослушавшуюся всех законов физики и оптики. Тень жила собственной жизнью, перемещаясь вдоль портика, величественно жестикулируя. Ася с привычным легким беспокойством узнала его. Из всех призраков, которых она встречала в городе, этот был из тех немногих, чьё имя и чью судьбу она знала. Почти каждый раз она видела его возле собора. Огюст Монферран – человек, когда-то покинувший утонченный Париж ради службы при дворе русского императора, положивший всю свою жизнь на строительство храма, воспевающего чужую веру и величие чужой державы, так и не удостоенный права быть похороненным в этой земле.

Видеть то, чего не видят другие – это было привычное Асино состояние. Например, она всегда, сколько себя помнила, видела домовых – и у себя дома, и в гостях. Домовой, который обитал в Асиной квартире, был высокий для своего племени, больше полуметра, угловатый плечистый персонаж с длинной лохматой бородой. Маленькую Асю с её разбросанными игрушками, тоненьким плачем и недоеденной кашей он избегал, предпочитая общество их старого, почти всегда спящего кота. В детстве Ася часто видела, как домовой подсовывает под него, лежащего клубком в кресле, свои длинные угловатые руки и ноги – греется. Кот поднимал морду, смотрел на домового в упор, потом, как будто договорившись с ним о чём-то, снова спокойно засыпал. Теперь, когда Ася повзрослела, домовой перестал её избегать, да и кота уже не было в живых. Часто, сидя за рабочим столом за переводами или за чтением, она видела, как его угловатая тень стягивается позади настольной лампы.

На улице Ася тоже иногда видела тех, что предпочитали не показываться роду человеческому. Общаться с ними Ася никогда не пыталась, подобно тому, как она не стала бы спрашивать дорогу у пьяного в хлам мужика или узнавать время у фонарного столба. Так же не приходило ей в голову и то, что другие люди – даже папа с мамой – видят мир иначе, чем она. Тени, более или менее различимые, подёрнутые тайным сквознячком, она принимала также, как старые тополя за окном, прошмыгивающих в подворотне кошек или чиркающих в высоком летнем небе стрижей. Они были явно не отсюда: не из мира большого города с его шагающими мимо пешеходами, мчащимися автомобилями, магазинами и рекламными щитами. Но, тем не менее, они, эти тени, существовали, и маленькая Ася просто принимала это.

Ребёнком она иногда упоминала при родителях домового. Тот замирал, сосредоточенно глядя на взрослых, угловатая его тень подергивалась нервной рябью. Родители, улыбаясь, поддерживали «игру», снисходительно переглядывались. Домовой отмирал. Со временем все привыкли к упоминаниям о нём, он стал частью семейного фольклора, не скрываемого даже при гостях. Сказка о домовенке по имени Кузька нравилась всем, все смотрели этот мультик, так что такие «шуточные» разговоры удивления не вызывали. То он чашку надбил, то кота спугнул, то ключ от квартиры спрятал. Несправедливо обвинённый, домовой приходил к Асе и подолгу стоял рядом, тянул по ногам несуществующим сквозняком, демонстрируя молчаливый укор.

Понимание того, что Ася видит невидимое для остальных, пришло, когда ей исполнилось одиннадцать лет, и она перешла в пятый класс. До этого, пока она была младшей школьницей, все уроки проводила одна и та же учительница, ничем, кроме своего постоянства и не запомнившаяся. Занятия проходили в одном классе, и типовое школьное здание оставалось неисследованным, за исключением разве что столовой и спортзала. Теперь же, в пятом классе, начиналась кабинетная система, когда каждый урок вёл новый учитель, и на переменах надо было перетаскивать сумку с учебниками с этажа на этаж. Теперь Ася осваивала третий и четвёртый этажи, где в первый же день обнаружился длинноногий и длиннорукий, прыщавый и очень навязчивый призрак молодого человека в старомодной синей школьной форме со значком в виде красного развевающегося знамени на лацкане пиджака. Он имел неприятную привычку подолгу зависать перед кем-нибудь из учеников, беззвучно что-то втолковывая ему, сбивая тем самым с мысли.

«Как он тебя, наверное, достал сегодня!» – посочувствовала однажды Ася однокласснице Маринке, вокруг которой призрак болтался уже полдня. Маринка не поняла, о ком речь. Ася объяснила. Мысль о том, что за ней увивается некий старшеклассник, Маринке очень польстила, но то, что увидеть его почему-то у неё никак не получается, выводило её из равновесия. Проще всего было бы признать историю с навязчивым поклонником злой шуткой, но отказаться от такой нежданной удачи, которая сразу подняла бы Маринкин рейтинг в классе до невиданных высот, было совсем непросто. Со своей стороны, и Ася насторожилась: призрачный юноша стоял прямо перед ясным Маринкиным взором, но та, нервно одергивая форменную юбку, продолжала упорно расспрашивать Асю о его внешности.

Присмотревшись сначала к одноклассникам, а потом к учителям, прохожим, покупателям в магазинах и пассажирам в транспорте, Ася вдруг поняла, что они – все как один – не просто игнорируют призрачные тени, иногда встречающиеся на их пути, подобно тому, как взрослые игнорируют многие заслуживающие внимания вещи, например, синицу на ветке или тонкую корочку первого льда на луже возле дома. Они действительно не видят их!

Сделав это открытие, Ася расхохоталась.

Уверенность в том, что ей дано видеть мир, недоступный другим людям росла с каждым днём и находила всё новые подтверждения. Теперь Асе предстояло переоценить многое из того, что она знала о мире в свои одиннадцать. Взрослые, казавшиеся до сих пор всезнающими и почти всесильными, вдруг предстали перед ней смешными недотепами. Они были, словно увалень-отличник Виталик из её класса, который с умным видом шагал по коридору, гордо неся в кожаном портфеле свои пятерки, и не зная, что сзади у него на спине, на великоватом в плечах пиджаке приколото издевательское «Витька – лох!» Не могла уже больше вызывать у Аси такого трепета, как раньше классная руководительница Людмила Васильевна, строгая и правильная дама, знавшая как нужно вести себя в любой ситуации. Смешными и глупыми стали казаться её требования отступить три клетки слева и две сверху, обернуть дневник, не подпирать рукой голову во время урока. Какой смысл был во всех этих её требованиях, если через весь свой жизненный опыт, учительский стаж и очки она не могла видеть болтающегося у неё прямо перед носом и заставляющего раз за разом сбиваться и терять мысль длинного прыщавого призрака?

Много позже Ася осознала, что малый возраст, в котором она узнала о данном ей видении, уберег её от многих бед. Случись это открытие позднее, лет в тринадцать-четырнадцать, она наверняка послала бы куда подальше всю слепо-глухо-немую школьную дисциплину, натворила неведомо чего и, скорее всего, угодила бы в психиатрическую больницу. Но в одиннадцать многое из того, что она говорила и делала, взрослые объясняли просто живой детской фантазией. Училась она неплохо, в классе вела себя спокойно. К тому времени, когда Ася начала взрослеть, острота понимания своей необычности уже отступила. Она научилась чаще молчать и только слегка прищуривала глаза, замечая то, о чём другим не дано было знать.