– И вы всё время будете жить здесь? – спросила Ася.

– Думаю да, – ещё больше смутился Борис Витальевич, – Видишь ли, Ася, чтобы жениться на твоей маме, я должен развестись со своей женой. Которая у меня есть, была… Одним словом, я был женат, но теперь я ушел из той семьи. И им я должен оставить квартиру, так что, полагаю, да, мы будем теперь жить вместе.

– И мама согласна? – спросила Ася, всё ещё надеясь найти лазейку из сложившейся неприятной ситуации.

– Конечно! Конечно, она согласна, – с горячностью откликнулся непрошенный Борис Витальевич,– Она очень этого хочет, также, как и я. И ещё она хочет… ещё ей было бы приятно, чтобы ты приняла эти перемены. Она очень боится, что ты… ты не согласишься с нашим решением.

«Как будто если я не соглашусь с вашим решением, то вы передумаете», подумала Ася и внимательно осмотрела комнату в поисках призрака отца. Но комната была пуста, если не считать угловатой теньки домового неотрывно следящего блестящими выпученными глазками за маявшимся на кресле Борисом Витальевичем.

Свадьбы как таковой не было: расписались в загсе, скромно, тихо посидели дома в семейном кругу: только новобрачные, Ася и тётя Эля с мужем. Зажили втроём. Через два месяца мама рассказала Асе, что скоро у неё появится братик.

Братик Петя появился раньше назначенного срока и оказался болезненным, долго и надрывно плачущим головастым младенцем. Поначалу он раздражал Асю, как раздражал её и Борис Витальевич. Она старалась подольше задерживаться в школе, ела там в столовой и до закрытия просиживала в библиотеке. Тем временем Петя подрастал, к году начал ходить и называть её Ся. В один из дней, когда у брата подскочила температура и Ася провела полночи возле его кроватки, давая маме хоть немного поспать, ей всё-таки пришлось признать, что её отношение к малышу за этот год изменилось. Как бы ни раздражал её Борис Витальевич, к Петьке она теперь уже не просто привыкла, она полюбила его и очень боялась потерять.

Пете было полтора года, когда Борис Витальевич ушёл, вернулся к оставленной им два года назад семье. Объяснение случилось при Асе и запомнилось ей, как кадры из фильма. Мама сидит на кухне, на фоне белой прозрачной занавески, прямая, спокойная, руки её лежат на скатерти неподвижно, словно отказ что-то предпринять. Борис Витальевич стоит перед ней и перед Асей, в костюме с галстуком, поминутно шумно выдыхает, вертит головой и выплёвывает фразы:

– Пойми меня, Ирина! И ты. Ты, Ася, тоже сможешь, наверное, понять. Когда станешь старше. Я буду материально помогать. Ты знаешь, Ира, я хорошо зарабатываю. Но я не могу больше так. Я не могу больше. Я устал состязаться с ним. Я проиграл. Я не могу быть им. Я не такой, я другой человек. Я вижу, знаю: ты сравниваешь меня с ним постоянно. Но я – не он. И не смогу стать им. Я с ума схожу: здесь в каждой вещи он, его призрак.

– Вы видели призрак папы?! – воскликнула Ася, не сдержавшись.

– Я знаю, я чувствую, он постоянно здесь! – хватаясь за голову, закричал Борис Витальевич. Ася оглядела кухню, чтобы убедиться, что призрак отца так и не явился. Его не было, и она снова не удержалась, расхохоталась. Ничего-то он не видел, просто прикрывал свою слабость красным словцом.

Так они остались втроём: мама, Ася и Петька.

На следующий день, как и договаривались, Ася поехала в издательство. К рабочему столу художника Жени, стиснутому со всех сторон коробками и стопками бумаги, для неё прикатили ещё одно кресло, так чтобы они могли расположиться рядом у монитора, залепленного по краям бумажками с непонятными Асе напоминаниями и цифрами. Ася чувствовала, что близкое соседство их кресел и вообще её присутствие очень стесняют Женю. Его смущение передалось и ей. Сначала они никак не могли сорганизовать работу, не понимали друг друга и оба нервничали. Но скоро Ася уяснила, в чём состоит её задача: в готовом уже макете книги нужно было найти нужную фотографию, удалить немецкое описание и добавить русское. Если новое описание оказывалось больше или меньше прежнего, макет «валился»: строчки выползали за границы или, наоборот, на странице оставались странно незаполненные места. Тогда Ася редактировала описание, а Женя подправлял макет. Понемногу работа пошла.

Скоро выяснилось, что Женя – не самый усидчивый работник. Сделав несколько страниц, он начинал крутиться на стуле, звонить кому-нибудь по телефону, и, наконец, говорил: «Чего-то я не соображаю уже ничего». Тогда они делали перерыв и переселялись на маленькую кухню, где над кулером висел распечатанный на принтере плакат: «Кто понял жизнь – тот не спешит работать!» Ася садилась за стол, так чтобы видеть через окно большой внутренний двор, с детской площадкой, обсаженной кустами сирени. Здесь они, чаще всего в компании с секретаршей Сонечкой, украшенной невероятным количеством серебряных колечек, которые посверкивали не только в ушах, но и на бровях, пили растворимый кофе, грызли печенье и болтали. Когда Женя немного привык к Асе, и они втянулись в работу, чувство смущения отпустило их. Оказалось, что Женька довольно болтливый, хотя и немного бестолковый собеседник.

–Ты же переводчица, так что вот тебе кружка на английском языке, – сказал он и дал Асе кружку с нейтральным «Coffee is always a good idea!»¹⁰. Себе он взял кружку с надписью: «Давайте говорить как петербуржцы: поребрик, ларек, пышки, греча, кура».

– А что не так с «ларьком»? – не поняла Ася.

– В Москве говорят «палатка», – пояснил Женя. – Это мне здесь коллектив подарил эту кружку. Я же сам не питерский. Я из Воронежа приехал.

– Из Воронежа? Это ведь не так далеко от Москвы? – засомневалась Ася. Ей было неловко сознаваться, что она не совсем точно себе представляет, где это.

– Ну, так сложилось, что я тут учился, – стал объяснять Женя. – Я ведь художником хотел стать с детства. В художку ходил – очень нравилось. Даже на конкурсах каких-то побеждал. Но когда школу закончил, родители сказали: рисовать – пожалуйста, но только в свободное от работы время. Настояли, чтобы я пошел какую-нибудь нормальную профессию осваивать. Ну, я год-другой помаялся с этим… с освоением нормального. Потом вылетел с учёбы, загремел в армию. А когда вернулся, решил: всё! Жизнь-то моя, правильно?

– Правильно, – поддержала Ася, пытаясь соотнести Женьку с чем-то вроде строевой подготовки. Он сидел напротив: волосы завязаны в хвост, в мятой расстёгнутой клетчатой рубахе поверх футболки с картинкой из «Симпсонов», ноги в затертых джинсах вытянуты на пол кухни.

– Ну и вот, я приехал в Питер и поступил в Муху. До Москвы было, конечно, ближе, но там поступить, говорят, сложнее. И потом я Питер люблю. А кружка… – вдруг вспомнил он. – Кружку мне подарили, чтобы воспитывать меня в питерском духе. Я же раньше так гэкал, что все думали, будто я с Украины. Теперь вот почти переучился.

– Да, я даже не заметила, – подтвердила Ася, но про себя подумала, что для петербуржца он всё ещё слишком акает.

До обеденного перерыва они пили кофе раза три. Потом всем коллективом обедали. Директор Юрий Николаевич бегал где-то по делам издательства, и Ася заподозрила, что когда он бывал на месте, обеды и перекусы не затягивались здесь так надолго. Но зато ко второй половине дня Женька и Ася общались уже чуть ли не как близкие друзья. Хотя, нет, не совсем как друзья. В самом конце рабочего дня, когда нужно было отсоединить флешку, они оба потянулись за ней, и получилось так, что Женька накрыл Асину руку своей мягкой тёплой ладонью. При этом он ужасно засмущался, смахнул со стола стопку бумаг и стал страшно извиняться. Ася помогла ему привести стол в порядок и предложила вместе дойти до метро. Просто нужно было заполнить повисшее в какой-то момент неловкое молчание, а ничего другого в голову не пришло. Женька вопросительно посмотрел на неё и, кажется, опять собрался смутиться, но удержался.

Они вышли в переулок, который одним концом упирался в Мойку, а другим, через Миллионную, тянулся к Неве. Неловко приноравливаясь к походке друг друга, пошли к Мойке. На мосту Женька вдруг без предисловий сознался: