— И я, дорогая моя, — его глаза слезились, но он старался не подавать виду. — И я, родная.

— Эстер, — Бастиан тихо позвал ее и указал на незнакомца. — Это наш друг, Феликс. Он покажет нам кое-что… Особенное.

— И что я должна сделать?

Она всегда все понимала. Ни одна деталь не ускользала, ни один аспект не оставался без внимания. Ее привели в новое место, показали нового человека — от нее что-то хотят, определенно. Бастиан тепло улыбнулся.

— Просто послушай, хорошая моя. Садись рядом со мной и слушай.

Они сели неподалеку от рояля — Себастьян, Эстер, Кристоф и Марта.

— Что играем? — сладко спросил пианист. — Чего изволите?

— Бетховена, — ответил Бастиан. — Лунную сонату. Третье действие.

— Отличный выбор, — еще более слащаво протянул Феликс. — Замечательно.

Подол фрака взметнулся в воздух, музыкант занял свое место. Пауза. Тишина зазвенела вокруг… И полилась музыка, мощными переливами и громогласными раскатами, точным тонами и прекрасными акцентами. Пианист играл жарко и самозабвенно, а мысли Себастьяна улетели куда-то настолько далеко в прошлое, что эти воспоминания не чувствовались родными.

Вот перед ним слепой мальчик играет точно так же, а рядом женщина старается не плакать. Вот зазвучали всплески воды, тихие, словно шепот. И теперь женщина, что сдерживала слезы, улыбается ярко и чисто.

Музыка стихла. Померкли и воспоминания. Пианист резво развернулся на банкетке и окинул взглядом хранящих молчание слушателей. Эстер поднялась со стула и направилась к роялю.

— Что скажешь, маленькая? — ласково спросил Феликс. — Тебе понравилось?

— Да, — прошептала она.

— Прошу, — музыкант легко покинул место, предложив его девочке. — Покажи мне, на что способен твой юный талант.

Бастиан улыбнулся. Феликс Соавэ не знал всего. Ему, конечно, сказали, что Эстер Майер, если верить скану, имеет склонности к музыке. Что она, подобно множеству одаренных детей, которых пианист уже повидал, может проявить себя. Стоит лишь показать и наставить. Но Феликс не знал всего. Не знал Совершенства.

Банкетка была высока для шестилетней девочки. Пианист заметил это и опустил сиденье. Он помог Эстер взобраться на место, слегка сместил ее вперед, сократив расстояние до рояля, и шагнул в сторону, приняв умиленный и слегка чудоковатый вид.

Девочка повернулась и посмотрела на Себастьяна. Он едва заметно кивнул.

Музыка, что зазвучала после, была прекрасна. Ничуть не хуже исполнения прославленного пианиста, но Эстер интерпретировала мелодию иначе, расставила акценты так, как ей хотелось, преобразила сонату, дополнив ее глубиной и чем-то незримым, сокровенным. Она играла гладко, превосходно, а у стоявшего рядом музыканта нелепо вытянулось лицо и округлились глаза. Когда музыка закончилась, Соавэ встрепенулся.

— Это… — Феликс запнулся и прочистил горло. — Это шутка? — он резко тряхнул головой. — Великолепно, девочка, изумительно! Это счастливый день! Я слышал о подобном, но сам еще ни разу не видел. Великолепно! Замечательно!

Пианист продолжал ликовать, а Эстер серьезно смотрела на Бастиана, слегка склонив голову, будто бы спрашивая: «Что происходит?» Вечером того же дня он объяснит ей все. Расскажет, что многие вещи, такие, как игра на фортепиано, большинству даются с огромным трудом. Он объяснит, что ее данные превосходят любой известный ранее максимум.

— Для тебя нет ничего невозможно, — он сидел на краешке кровати, с нежностью перебирая светлые локоны. — Ты совершенство. Мое совершенство.

Девочка засыпала. Она медленно погружалась в сон, а Себастьян Майер любовался ей, практически не дыша. Тяжелые веки сомкнулись, дыхание стало ровным и глубоким.

«Я тебя люблю, родная», — подумал он. Эстер сонно открыла глаза, посмотрела на него и сказала:

— И я тебя люблю, папа.

Любознательность Эстер не знала границ. Совершенный разум всегда находился в поисках новой информации. И разум этот был всеяден. Математическая логика и программирование, живопись и литература, микробиология и генетика, — к семи годам маленькая девочка из России знала не меньше выпускника Цюрихского университета. Себастьян дал ей доступ к собственным ресурсам: подпискам на научные журналы, электронным библиотекам, — и Эстер читала все без разбора.

В лаборатории, что теперь единолично принадлежала Бастиану, — Бремер перебралась в тесную комнатку Кристофа практически сразу после возвращения домой, — расположилось цифровое пианино. В точности такой же инструмент стоял и у них дома, а дни, наполненные радостью и счастьем, теперь начинались с музыки.

Бетховен, Лист, Рахманинов, Шопен. Она играла сложнейшие произведения так, словно они были школьной программой для младших классов. Скарлатти, Дебюсси, Черни, Клементи. Девочка составляла импровизации и вариации на шедевры прошлого, дополняя и улучшая древнее наследие. Впоследствии она познакомится и с другими музыкальными инструментами и без каких-либо усилий освоит их все, но именно игра на фортепиано навсегда останется для нее любимым хобби.

Благодаря Эстер Себастьян увидел ту часть эпохи НСГМ, что никогда бы ему не открылась без дочери: композиторы нового поколения создавали этюды и ноктюрны, по глубине и чувственности не уступающие произведениям мастеров классики.

Через Эстер он узнал мир во всех его красках, понял, как скудно и нелепо жил до появления девочки. Понял, как же все-таки ему повезло. Ведь не будь ее — не стало бы и его. Не было бы обновленного Себастьяна Майера, совершенно точно. Остался бы тот нелюдимый, замкнутый и до отчаяния устремленный к мечтам доктор, которого так яростно не любили многие и многие. И жил бы он с чужой женщиной, бессмысленно коротая век, искал бы истину среди инвалидов, а, не найдя ее, опустился бы до поисков оной на дне пустого бокала. Наверняка так.

Но судьба подарила ему второй шанс, и благодарность его не знала меры.

Когда Эстер исполнилось восемь, Бастиан арендовал небольшую моторку и, впервые в жизни девочки, показал ей Цюрихское озеро с нового ракурса. Они много раз гуляли по берегу, любовались Альпами, но с воды привычный вид преображался.

Себастьян заглушил мотор, когда знакомые очертания города слились в полоску едва различимых серых зданий. Они долго молчали. Купались в лучах жаркого июльского солнца, наблюдали за бликами на воде, за мерными всполохами небольших волн, мечтательно смотрели на заснеженные вершины близких гор, настолько близких, что временами ощущался легкий холодок на коже. Бастиан прислушивался к всплескам воды, к далеким крикам птиц, парящих где-то далеко и незримо, и к своим чувствам.

— Мы с мамой часто ездили на озера, — наконец сказал он, нарушив приятное молчание. — Хорошие были времена.

— Ты по ней скучаешь?

Она не говорила. Шептала. Голос девочки звучал так ласково и нежно, и так гармонично вливался в общий поток природных звуков, что казался Бастиану неотделимой частью этого места. Эстер сидела на краю моторки, вглядываясь куда-то вверх, в бесконечную синеву ясного неба, а кудрявые светлые локоны развевались на легком ветру.

— Да, родная, — признался Себастьян.

Она и так знала ответ. В этом сомнений не было. Эстер знала все.

— Мне ее не хватает порой, — продолжил он. — Но, если честно, я о ней давно не вспоминал.

— Почему?

— Потому что годы с ней были прекрасными. А все, что после — оказалось страшным, скучным и серым.

— Тогда было лучше, чем сейчас?

— Нет, — он улыбнулся. — Лучше, чем сейчас, никогда не было.

Девочка протянула руку, тонкие пальчики погрузились в чистую воду озера.

— Холодная, — сказала она. И задумалась. — А ты бы хотел ее вернуть?

— Кого?

— Маму.

Глаза Эстер блеснули ярко-синим. Она выжидающе смотрела на Себастьяна, и во взгляде ее читалось искренне любопытство. Интерес.

— Да, наверное, — помедлив, ответил он. — Но… Она умерла очень давно, и так же давно я смирился с этим.