— Ты можешь сказать, что это неправильно, что мы много лет шли к чему-то подобному, и будешь прав. Да к черту, весь смысл сканера и заключался в поиске чудес, как эта Маша. Но… — Марта сокрушенно опустила руки. — Я не знаю… Понимаешь, я не хочу знать, какие тайны она скрывает. Просто не хочу.

Пауза. Небольшая, чтобы успокоиться. Не помогло.

— Сначала я сама ей поразилась. Она нечто, честно. Ты бы видел, как быстро Маша научилась немецкому — если расскажу, не поверишь. Но потом…

Каждая улыбка девочки дарила радость, каждое ее слово и действие казались счастьем. Никогда прежде столь чистые, искренние и добрые эмоции не наполняли сердце Марты. И это было враньем. От начала и до конца. Покидая детский дом в первый раз, нутро женщины разрывалось на части — ей нестерпимо хотелось вернуться, хотелось сесть рядом с Машей, гладить ее по волосам, шептать, как она прекрасна и удивительна, восхищаться самим существованием «совершенства».

— Я не знаю, Кристоф. Это похоже на «заливку», как у того мальчика, — старик кивнул. — Но так нежно и аккуратно, что чувства кажутся реальными. Собственными.

— Ты говорила с Бастианом?

— Да. Без толку, — фыркнула она. — Совсем недавно попыталась, и больше не буду. Он одержим ей.

— Ты уверена? — вкрадчиво спросил Кристоф. — Я не про Майера, а про девочку. С «заливкой» мы имели дело лишь раз, и то с ваших слов. Феномен не то, что не изучен, он даже не подтвержден.

— Уверена, — ответила Марта. — Хотя и долго сомневалась.

После третьего визита в приют все сомнения исчезли. Марта тонко проследила грань, на которой менялись чувства — стоило шагнуть за территорию приюта, оставить позади ржавую калитку с кривым забором, и мир вновь становится настоящим. Восторг, радость и счастье, — пламя фальшивых эмоций затухало мгновенно. Отчуждение, горечь и страх приходили на смену. Истиной маленького «совершенства» оказалась ложь.

— Я не думаю, что она специально, — призналась Марта. — Маша просто не может это контролировать, вот и все. Но я не хочу оказаться рядом, когда…

— Когда она все поймет, — закончил за нее Кристоф.

— Именно.

Теплый весенний день уже сменился промозглым вечером. Уличные фонари тускло блестели вдоль сырых дорог и тротуаров, мелодично пела капель. Совсем скоро снег минувшей зимы уйдет, обнажив погребенные на долгие месяцы прошлогодние растения, уступая место новой жизни в точности так, как это было везде. Как это было всегда. Старая картина бесконечного круговорота сезонов и времен.

— Подумай с другой стороны, — начал Кристоф. — Находясь рядом, ты можешь изучать ее, можешь контролировать…

— Как? — прервала его Марта. — Скажи мне, как? Носить шапочку из фольги, чтобы не попадать под ее воздействие? Как я пойму, что мои мысли и чувства принадлежат мне, а не навязаны девочкой? Ей всего пять, а весь детдом накачан эйфорией под самую крышу. Я даже и думать не хочу, что будет дальше.

Ответов старик, конечно же, не нашел. Он виновато потупил взор, поддел носком ботинка выпирающее острие ближайшего сугроба и уклончиво произнес:

— А тут вполне сносно.

— Это пока что. Ты только приехал.

И опять она была резкой, чрезмерно резкой по отношению к Кристофу. Но тот, будто бы, ничего и не заметил.

— Воспоминания давят, почему-то, — он глухо кашлянул. — Здесь все пахнет и мерцает давними годами. Молодостью.

Марта осмотрелась. Ничего нового вокруг не было — все те же виды, пусть и немного обновленные пришедшей весной. Серость, сырость, слякоть. Она неуютно поежилась.

— Пойдем в отель, Кристоф. Я устала.

— Как скажешь, дорогая моя, — старик слабо улыбнулся. — Завтра важный день.

Женщина задумчиво кивнула. День и правда был долгожданным. Судьбоносным. Только в самом начале пути в Россию она хотела его приблизить. Теперь же ей хотелось его избежать. Марта не чувствовала уверенности. Уверенности в том, что готова.

Готова ко встрече с «совершенством».

Энди стоял в шаге от него и все прекрасно видел. Все, кроме лица.

— Это вранье, — пророкотал Майер и круто выгнулся дугой. — Милая моя…

Изобретатель лежал на кровати, скованный по рукам и ногам, и напоминал не человека, а пугающий манекен, содрогающийся от мощных разрядов невидимой энергии.

— Кгеррецан, — простонал он. — Кгеррецан, Кгеррецан, Кгер…

— Что происходит?

Это был новый голос. Тот самый голос. Ее голос. Темный силуэт отделился от угольно-черной стены и остановился возле Майера.

— Ди? Что происходит? — слова звенели тревогой.

Карен шагнула к Энди, и свет озарил ее фигуру. Андрас видел изгиб талии, слегка выпирающую грудь, аккуратные кисти. Она вновь стояла боком, под углом, и блестящая вуаль черных волос закрывала ее лицо. Энди чувствовал запах, ощущал тонкий аромат давно забытых духов, ту самую смесь резких и сладких тонов, что так любила Кгеррецан. Андрас смотрел, как колышутся ее волосы, движимые невидимым и едва уловимым дуновением ветра.

«Откуда здесь ветер?» — промелькнула мысль. — «В лабе Саммерса ветра нет».

— Ди?! — настойчиво и грубо. — Ты меня слышишь?!

Ветерок точно был. И он нарастал. Свежесть с прохладой струились со всех сторон, обволакивая Энди, все больше и больше развевая волосы Карен.

«Еще немного, и я увижу ее лицо», — все остальное стало неважным, второстепенным. Кричащий в бреду Майер на больничной койке, загадочные слова и фразы, что он произносил. Пошло оно.

«Еще немного. Давай, давай. Дуй».

— Андрас, — тихо произнесла Карен. — Хватит.

Ветер исчез. Все звуки стихли. Энди в нетерпении протянул руку и дотронулся до волос Кгеррецан. Он попытался сдвинуть их вбок, чтобы наконец-то увидеть любимое лицо, но безуспешно. Тогда Энди шагнул в сторону, стараясь оказаться перед Карен, но девушка крутанулась быстрее.

— Что происходит, Ди? — повторила она свой вопрос.

— Я не знаю, — проговорил он. — Карен, я…

— Откуда он знает мое имя? — Кгеррецан настойчиво прервала его, махнув рукой в сторону затихшего Майера. — Что все это значит?

— Я не знаю, клянусь тебе, — Андрас вновь шагнул вбок и вновь увидел перед собой лишь гладкую черноту длинных волос.

— Так выясни это! — отрезала она. Герц слегка пошатнулась. — Это неправильно. Очень и очень неправильно. Ты должен все понять. Должен, слышишь?!

— Я все сделаю, обещаю. Карен, я…

— Это все дурно пахнет, Энди.

— Карен…

Он крутился вокруг нее, скакал, пытаясь хотя бы на секунду оказаться перед Кгеррецан, стараясь уловить взглядом хоть что-нибудь: светлую кожу лица, аккуратный кончик носа. Толку не было. Карен вращалась гораздо быстрее, а темная пелена волос неизменно встречала Энди при каждом повороте.

— Карен, чтоб тебя! — запыхаясь, прохрипел он. — Остановись, прошу.

— Я не могу, Ди. Прости, но не могу.

Весь мир, весь странный, ограниченный мир дурного сна замер вместе с Энди. Тягучая усталость разлилась по телу, руки и ноги ослабели, голова сделалась тяжелой. Андрас присел на край больничной койки, устало разомнул шею и посмотрел на то место, где секунду назад стояла Карен. Теперь там было пусто.

— И вот ты ушла, — выплюнул Энди. — Но к одиночеству я привык, так что…

— А ты здесь не один, — нараспев провозгласил Изобретатель, заставив Андраса вздрогнуть от неожиданности.

Голос Майера звучал из ниоткуда и менялся с каждым новым словом. «Мы» было сказано мощным басом, «вместе» — скрипучим бормотанием древнего старика, «дружок» — звонким, кричащим фальцетом. Прежде, чем Андрас понял, крепкие объятия сковали его по рукам и ногам, сильные руки повалили на кровать и пристегнули к кожаным ремешками, в которых ранее был заточен Себастьян.

— Вот дерьмо! — выдохнул Энди. — Черт, черт…

— Попался!

Возглас Майера звенел зловещим торжеством. Но рядом никого не было.

— Это сон, — простонал Андрас. — Это все, мать его, сон.

— Все так, — голос звучал откуда-то сверху, доносился четко и звонко из мрачной темноты. — Это всего лишь сон, мальчик Энди. Всего лишь грезы.