Боги! Вы злы и жестоки, раз допускаете такое! – Дайон до боли сжала кулак и погрозила им в небо. – Отрекаюсь! Во второй раз уже отрекаюсь от вас!

Она ненавидела и богов за безразличие к детям своим, и Аббаса, что по-волчьи выгрызает чужие жизни, и себя за слабость и бесполезность. Хотелось просто сесть, прислониться к чему-нибудь спиной и закрыть глаза. Почувствовать, а главное понять и принять, что ничего из произошедшего не случилось. Что есть возможность просто забыть все, затем открыть глаза и начать все заново. Но ведь так не бывает. Зэрхат! Ведь не бывает так!

Понимала, что стала вялой, неспособной рассуждать куклой. Что растеряла остатки самообладания, злости, воли к сопротивлению, и только мысли о матери все еще держали ее на поверхности реальности. Дайон искренне надеялась, что прошло достаточно времени, и Адалия наверняка уже отдала приказ отцовским телохранителям уводить людей.

И правда, к тому моменту, как девушка приехала домой, вилла была пуста. Ни охраны у ворот, ни слуг. Лишь перетоптанные тут и там клумбы, да черепки разбитых в спешке кувшинов говорили о том, что совсем недавно здесь было многолюдно. Что народ разом и быстро покинул это место.

Медленно, словно во сне касаясь ладонью перил, понуро поднялась наверх. Ноги, будто деревянные колодки, непослушно мерили широкие ступени, а потом и привычные повороты коридоров, проходили через анфилады богато убранных комнат. Дайон горько усмехнулась: хоть и росла здесь всю жизнь, но не считала красивую виллу своим домом, не была привязана к ней, как к чему-то родному. Скорее это было чем-то, призванным ограждать ее и все время держать в поле зрения родителей. Но теперь при мысли о том, что кто-то придет разрушать это, топтать своими сапожищами, рвать, жечь – становилось больно.

Зачем она бродит здесь по пустому дому? Дайон не знала. Видимо, нужно было собраться с силами, с мыслями, прежде чем…

– Мама? – девушка остолбенела. – Что ты здесь делаешь?

К такому повороту Дайон оказалась не готова. Адалия сидела у входа на широкую террасу, ту самую, на которой метался Варл, ожидая появления на свет своего ребенка.

– Ты должна быть с остальными!

Женщина вскочила со скамьи:

– Я не могла покинуть виллу, не дождавшись вас. Я вся извелась, Дайон. Где отец?

Вопрос застал врасплох.

– Где он?

Остолбенела, не зная, как поступить. Но уже мгновением позже прочистила горло и сказала:

– Отец будет позже. Не беспокойся, время еще есть – он догонит нас.

А сама, пряча глаза и отворачиваясь, давила хрипоту в голосе, что вот-вот была готова пролиться слезами.

– Нам нужно торопиться. Лошадей брать не будем – я проведу тебя к бухте коротким путем.

Через несколько минуть мать и дочь уже второпях шли по парку. Адалия посмотрела сквозь аллеи, глянула вниз, туда, где в сочной зелени холма всегда белели виллы соседей. Где среди кипарисовых рощ и высоких платанов жили ее знакомые и друзья, и… зажала себе ладонью рот, чтобы не закричать – черный дым, вязко закручиваясь огромными кольцами, вился между деревьев. А ближе к верхушкам – рассеивался неприглядно-сизой дымкой, что таяла, уносимая морским бризом.

– Скорее мама. Они уже близко! – Дайон схватила мать за руку и, путаясь в платье, потащила ее к водопаду.

– Куда мы?

– Доверься мне.

Дайон первая вскарабкалась на каменный уступ за статуями, раздвинула руками папоротники и вьюны и зашла за толщу воды. Адалия последовала за дочерью и через пару мгновений оказалась под влажными сводами тоннеля. Удивленная смотрела, как Дайон, ни слова ни говоря, привычно зажигает маленький факел. Словно уже делала это не один раз.

Девушка снова взяла мать за руку и повела под толстыми потолочными балками.

– Что это за место?

– Честно говоря, я не знаю, откуда взялся этот ход. Но он здесь давно, это точно.

– Как ты нашла его? – Голос женщины звучал глухо в спертом пространстве подземелья.

– Случайно наткнулась в лесу… Когда гуляла.

– Дайон? – Адалия притормозила, и девушка вынуждена была остановиться и взглянуть на мать. – Он ведь не придет? Твой отец?

Лгать дальше было бессмысленно. Дайон опустила глаза и, сжав зубы, отрицательно покачала головой. Сказать хоть что-то не смогла. Как и встретиться с синим потемневшим взглядом. Адалия кивнула, судорожно вздохнув, выпрямилась, подхватила подол и решительно зашагала дальше. Каждый принимает горе по-своему, и Дайон поразилась той стойкости, с которой мать восприняла случившееся. А может, просто еще не дошло.

Несколько поворотов, потом немного в гору – каменные стены сухо и ломко отражали звуки быстрых шагов. Факел чадил и плевался искрами, и тени беглянок причудливо метались под мрачными сводами. Когда оказались в колодце, Дайон обвязалась закрепленной веревкой и, упираясь ногами в каменную кладку, уверенно и быстро стала подниматься наверх. Там, выбравшись из лаза, сбросила веревку матери.

Адалия, не привычная к чему-то подобному, сразу ободрала колени и локти. Подъем дался ей нелегко: женщина постоянно оскальзывалась. Веревка то и дело срывалась из рук Дайон, и все приходилось начинать сначала. Тянуть и тянуть. Но вот все закончилось. Взмокшая Адалия повалилась в заросли дикого нута. А Дайон, оторвав от подола полоску ткани, тайком перетянула стертые в кровь ладони.

Дальше немного лесом, по едва заметной тропе, среди потревоженной птичьей разноголосицы. По жидкому подлеску и каменистой насыпи. Оставалось лишь спуститься по крутому склону. И тут Дайон замерла от увиденного. Часть широкого пляжа папиной бухты, что виднелась отсюда, была сплошь забита людьми и пожитками. Кто-то наспех сооружал навесы, кто-то собирал хворост. Женщины и дети проводили ревизию припасов.

– Все хорошо. – Мысли как-то разом посветлели, и появилось некое подобие облегчения. – Все здесь и даже успели сносно расположиться.

– Дайон, – Адалия тоже оценила обстановку, а затем подошла ближе к дочери. – Все, что я делала, я делала неправильно. Пыталась воспитывать тебя под себя, под запросы общества, чтобы…

– Мама, – Дайон слишком устала и, даже понимая, что матери нужно хоть как-то выговориться, все же прервала ее. – Ты всегда хотела мне только добра, потому все правильно делала. Как и любая мать. Просто я по-другому смотрела на вещи и не хотела быть частью того, чем должна была стать.

– Как оказалось, я многого не знаю о тебе, милая. Но то, что я вижу, мне очень нравится. И я… горжусь тобой. Тем, какая ты! И отец бы гордился.

– Знаю. Я все знаю. – Дайон обняла мать.

***

Шесть дней прошли в тревожном ожидании. Надеясь на то, что пришедшим на Большой остров вскоре надоест чинить беспредел, и они уплывут восвояси, люди терпеливо ждали окончания осады. Как таковой она даже не была. Восточные войска просто пришли, как к себе домой, взяли что хотели, что хотели, сделали. Теперь, небось, пируют где-нибудь в стенах Сиртрата, потешаясь над пленными членами совета.

Дайон старалась не думать об этом. Голова и так была занята слишком многими вещами. Охрана отца все это время стояла в дозорах у валунов, что уходили в море и в лесу. Несколько человек были посланы наблюдать за подступами к тракту и лесу. Костров на пляже никто не разжигал из опасения, что дым выдаст их местонахождение.

Пришлось открыть проход во вторую бухту. Все-таки там была вода и пещера, в которой совместными усилиями устроили детей. Мужчины ловили в запруде рыбу, чтобы завялить ее тут же на кольях, воткнутых в песок. Женщины занимались распределением пайков.

– Сколько мы так просидим здесь? – Один из телохранителей отца, отвел Дайон в сторону и, глядя, как Адалия рассказывает детям легенды северного моря, добавил:

– Может, есть смысл вернуться на виллу? Забаррикадируемся, как следует. Если надо, дадим бой.

Дайон заставила себя не злиться, но понимала, что в чем-то воин прав. Скоро закончится еда. А как скоро с острова уберется Аббас – не известно.