«Эх, костюм и кроссовки перепачканы, на ладони левой руки ободрана кожа. Да и осыпь у дороги заметна. Пацан! Лох!»

Охранник удивлённо посмотрел на жильца, а Глеб Сергеевич зачем-то начал оправдываться: «Я люблю кросс по дремучей пересечённой местности».

Доктор Даниэла, сухо ответив на приветствие пациента, смотрела на Всеволожского тяжёлым, как ему показалось, взглядом. Она была без затемнённых очков, без медицинской шапочки и без белого халата. И молчала. Пауза затягивалась.

– Почему вы не предлагаете мне возлечь на вашу кушетку?  – Попытался пошутить Глеб.

– Что у вас с рукой? – спросила доктор.

– Так, поскользнулся на каменистой осыпи.

– Где?

– Тут недалеко, во время утренней пробежки.

Ему было очень стыдно, и это было трудно скрыть. А Даниэла решила скрыть, что заметила осыпавшиеся на дорогу камни, когда выезжала из дома. Только глаза аквамаринового цвета не скрывали тревожного удивления. «Она не выспалась просто», – расценил обстановку пациент. И это была правда. Та часть правды, что бывает снаружи всей «матрёшки правд».

– Знаете что, господин Всеволожский… Мне не хочется, нет, мне некогда играть в игры. – Она оживилась вдруг, и глаза потеряли зеленоватый оттенок, а добавили белого и жёлтого.

«Лунный камень. Красивые глаза», – подумал мужчина.

А женщина продолжала:

– Принесли? Покажите!

Она очень волновалась. А Глеб тянул время. Тогда Даниэла сама сделала решительный шаг и достала из сумочки старинный серебряный портсигар. Открыла его, достала три карты и положила на стол.

Всеволожский вздрогнул от неожиданности. Вот оно! Забыв обо всех предосторожностях, тоже волнуясь и радуясь чему-то, он положил на стол рядом с портсигаром Моны свой, точно такой же. Жестом предложил даме открыть. Она мгновенно достала и стала, жадно вертя в руках, подставляя на просвет, рассматривать карты. Потом положила на стол. Села. Снова начала, беря по одной в каждую руку свою и «Глебову» карту, внимательно смотреть.

– Ничего! Абсолютно одинаковые! – огорчённо заключила. Снова возникла пауза. И вновь продолжительная.

– Присядьте, наконец, к столу, – жестом и словами сказала доктор.

– Я и жду приглашения… – Он сел и тоже, взяв в руки карты, начал рассматривать их. Потом взял в руки портсигары. – Абсолютно одинаковые, вы правы. Вот вензели… Две дамы и семёрка… Но вы, я вижу, чем-то сильно огорчены.

Руки «Моны» чуть тряслись, пальцы были какие-то скрюченные, глаза тусклыми. Погасшими.

– В том-то и дело. Он ничего нам не может подсказать! Не смог! – Она была готова разрыдаться.

– Кто? – недоумевал Глеб.

– Отец, – уже рассеянно, успокаиваясь, ответила «Даниэла».

– Какой отец?

– Наш. Мой и моей сестры Даниэлы. А я – Мона. Отец – Яков Вилимович Брюс.

Самое время упасть на её кушетку! «Да… Может, долгие годы занятий психоанализом не проходят бесследно?!» – подумал огорчённо Глеб. Он не знал, что говорить. Молчал. Он полагал, что она родственница Брюсам, но не дочь?!

– Извините меня, Глеб Сергеевич. Нервы. Всё равно я вам безмерно благодарна. Вы ведь что-то знаете ещё?! Кроме карт?! Знаки, книги? Вы нашли тайник? Как к вам попали карты?

– Я не уполномочен лично… – вяло потянул Глеб Сергеевич, не будучи готовым к откровенному разговору.

– Хорошо. Понимаю, – уже спокойно говорила Мона. – Я тоже должна прийти в себя. У меня через десять минут приём. А вечером, часов в восемь… нет, в семь я буду ждать вас у себя дома.

– Но…

– Что вас беспокоит? Пропустите ужин? Обещаю вас накормить. – Она улыбалась. – Не знаете адреса? – Улыбка ещё шире, лукавая. – Думается мне, что знаете! До вечера, дорогой Глеб. Можно без отчеств? На западный манер? Отлично. Я – Мона. Вам же всё равно глупо произносить: Мона Яковлевна. – Она уже смеялась.

Надо ли говорить, что Глеб вышел из кабинета переполненный впечатлений. У него не могла уложиться в голове мысль, что дочерям Брюса, умершим в детстве и, видимо, воскресшим, триста лет! Не спрашивайте даму о её возрасте! Но расспросить нужно о многом. И она будет спрашивать… Что ей отвечать?

Он с трудом дождался вечера и, купив букет цветов, вино и конфеты, направился в гости. Вдруг «дамский угодник», всегда дремавший внутри Глеба, пробудился: «А если она не любит белые розы? А любит цвета слоновой кости или пурпурные. Вообще не любит розы? Вообще не любит цветов? Ведь в саду у неё их я не заметил. Триста лет! Все цветы мне надоели… “Да” и “нет” не говорите… Я бы вообще устал жить…»

…Мона ожидала его в своей машине на том «пятачке» перед крутым подъёмом.

– Оставьте здесь свою машину и пересядьте ко мне. Спасибо! Как ни странно – цветы я всё ещё люблю. Высаживать и ухаживать – нет, а когда дарят – очень! Только люблю больше белые лилии. Нет… наврала, я выращиваю крокусы! Они первыми появляются в начале апреля… благодаря животворящей росе!

Глеб не обратил внимания на последнюю фразу Моны, потому что был всецело занят беззастенчивым разглядыванием наряда женщины. Стиль начала двадцатого века. Паричок пепельного цвета, на нём широкая чёрная лента, низко повязанная на лбу и украшенная серебряным бисером и золотыми нитями. Шёлковое свободное платье, ниспадающее с оголённых плеч. На шее ожерелье из изумрудов. На руках, пальцах и запястьях тоже бриллианты, рубины, сапфиры…

«Чудачка… Хвастуша… Хотя всё это смотрится гармонично на ней, повседневно… привычно», – подумал Глеб.

Глеб галантно развёл в восхищении руками и поднял большие пальцы. «Чёрт! Она же графиня, любит и привыкла к иным формам высказывания мужского восторга».

– Да, Глеб, я люблю это время… Эти пятьдесят лет моей жизни – моей и моей сестры Даниэлы – были самыми счастливыми для нас.

– Извините… я опять… не понял… Какое время? – Глебу реально было и будет, наверное, ещё долго, трудно «въезжать» в «жизнь – эпохи».

– Скажем, с одна тысяча восемьсот девяностого до одна тысяча девятьсот сорокового. Чудесная мода: шляпы, шарфики, длинные мундштуки, перья, шелка. А какой взрыв новых талантов, новых идей, технологий… Проходите, пожалуйста. Вход в дом с обратной стороны. Она шла величественно-грациозно на высоких каблуках, ни разу не промахнувшись в щели брусчатки. У крылечка – два мраморных льва, отреставрированные. На груди скульптур такие же гербы, как на портсигарах. Родовые? Глеб показал пальцем на гербы и поднял вверх брови.

– Да, наш герб. И это наш дом. Мой и сестры. А был отца и маман. Мы перестроили этот замок в семидесятых девятнадцатого века. В нём подолгу никто не жил. Поэтому главная, парадная часть замка в запустении. А задняя, жилая, отстроена недавно в современном дизайне. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Гость поднимался вслед за хозяйкой на высокое крыльцо. По пути он отметил не только пару красивых вазонов, украшающих вход в дом, но и пару прелестных женских голеней в ажурных чулках.

– Слева ванная комната, впереди – гостиная. Там и поужинаем. Не обессудьте, сегодня готовили на скорую руку, – сказала хозяйка виновато-очаровательным тоном.

Полет и Колет, не привыкшие к гостям, настороженно лаяли под столом, вытянув мордочки и пофыркивая.

Глеб Сергеевич зашёл умыть руки.

– Ого! – вскликнул Глеб. – Здорово! У вас в ванной комнате стилизация под «морское царство»: эти перламутровые морские раковины, аквариум и прочее.

Гигантский аквариум был размером с концертный рояль, который стоял в гостиной. Пастельные сочетания бледно-розового, мятно-зёленого, бежевого с небесно-голубым, малое освещение погружали в покой, безмолвное отдохновение.

– Вам нравится у меня? – Как же без кокетства может обойтись женщина-хозяйка, ждущая комплиментов!

– Вам бы позавидовал капитан Немо. Вы круче! – искренне выпалил гость.

– О! Жюль не раз говорил мне, что свой «Таинственный остров» он писал, думая обо мне! – Она вздёрнула носик.

Следует отдать должное двум вещам: первое – носик был, если честно, великоват, а второе – она явно рада редким, видимо, гостям и хотела произвести впечатление. И произвела! Глеб, как рыба шевеля губами, беззвучно и с совершенно идиотским выражением лица спросил: