– До свидания, Джеймс. – Глеб пожал руку Гордона.

Мужчины назвали друг друга просто по имени. Это первый шаг к дружеским отношениям. Или хотя бы признак определённого сговора.

Выходя из Клуба, Глеб посмотрел на визитку. Удовлетворительно отметил про себя, что выполнена она в «каноне» русских деловых и личных визиток, то есть строгого дизайна, без пошлых виньеток. И Джеймс правильно достал визитницу из кармана, и правильно подал, повернув лицевой стороной для чтения. Казалось бы, зачем колясочнику, вряд ли часто покидающему этот особняк, бывшему рок-музыканту, все эти правила дипломатического этикета? Значит, надо. Значит, считает нужным проявлять учтивость и внимание в мелочах. Значит, и сотрудничать с таким человеком можно.

Всеволожский быстро доехал до квартиры у Патриарших прудов, в которой жил вдвоём с престарелой мамой. Квартира была родителей, трёхкомнатная. Он родился в ней и поэтому считал родной. Отец умер четыре года назад. А он, Глеб, развёлся три года назад и соединение своей внутренней пустоты с маминым одиночеством считал амбулаторным лечением «депресняка», который, если сказать честно, не проходил окончательно. А свою четырёхкомнатную на Старой Басманной оставил жене и двум детям. Дочке двадцать лет, сыну шестнадцать. Дочь, студентку МГИМО, он видит частенько у себя в вузе. Сын заканчивает школу, хочет поступать в МГУ. Видятся они по воскресеньям, когда едут покататься на велосипедах. Оба любили этот вид спорта, потом плавали где-нибудь. Сын и дочь приезжали и на дачу – повидаться с бабушкой, матерью Глеба. Эта подмосковная дача была построена ещё в тридцатые годы – деревянная, с печным отоплением. Но «правильная» – без огорода и всякой показухи. Деревья, кусты и лужайки были так гармоничны с домом. Настоящая дачная аура начала двадцатого века. И предметы – эти плетёные кресла, пледы, шали – дышали историей, доброй её стороной.

Развёлся Глеб тяжело. Жена, хоть и была инициатором расторжения брака, истерила ещё год. Мучила себя, Глеба и детей. Ей, наверное, хотелось найти самой для себя убедительное объяснение своей этой инициативы, но так как его не было, единственным способом её самоутверждения было винить бывшего мужа во всём. Так часто ведь бывает, что серьёзных, настоящих причин для развода и нет вовсе, – вот и начинаются придирки. Сначала, как водится, недовольство жизненными позициями мужа: «не можешь добиться… толкнуть… прогнуться… и прочее…». Эти трещинки, конечно, не приводили к мировоззренческим разломам, но из них потёк ручеёк обид, несправедливых, порой грубых слов, ну а уж потом – поток. Жена была практичным человеком, знающим твёрдо, что и как надо делать в той или иной жизненной ситуации, а Глеб рефлексировал с юношеских лет. Во всём талантлив, сплошной отличник, одинаково получающий призовые места на олимпиадах по литературе и математике. В общем, рыхлый субъект! Проучился на мехмате МГУ два курса, бросил. Поступил в МГИМО, на третьем курсе женился, закончил МГИМО, поработал атташе в Таллине, не понравилось. Бросил дипломатическую службу, но ещё долго работал в аппарате МИДа, защитил кандидатскую, затем докторскую диссертации. Теперь четыре года работает профессором в МГИМО. Читал сначала курсы по социологии коммуникаций, конфликтологии, затем курс по связям с общественностью, сейчас – международной журналистике. Недавно ему стукнуло сорок три – уже совсем взрослый дяденька. Но ему скучно, неинтересно, не «вкусно». Аппетит вызывают только игры. Он «профессионально» играет в карты (преферанс, покер и пр.) и шахматы. Причем профессионально не в смысле турниров, а в смысле специальной подготовки к каждой игре (составление астрологической и нумерологической карт, психологического портрета каждого из противников). А радость? Радость дарят не победы в играх. Радость и праздники дарят путешествия. Он, уже многоопытный человек, не уставал открывать мир, углубляться в изучение всего нового. Он чувствовал тайну мира и хотел, жаждал познать коды этой тайны. Хотя бы часть. И ещё хотел приключений – настоящих, дерзновенных. Сейчас вот он с трудом договорился со своим заведующим о том, что ассистентка заменит его на зачётах, пока он на четырнадцать дней съездит на курорт. Завкафедрой ворчал: «Курс у тебя трудный, аккуратненький такой, деликатная вещь – международная журналистика». Ему под восемьдесят, он педант, глуховат и не способен заметить, что журналисты давно «несут» не просто «беспардонную» кривду, а наглую ложь и бред. Но зрение у академика неплохое: «Попроси свою длинноногую хоть юбку на зачёты подлинней надеть». «Хорошо. Всего два зачёта, а к своим экзаменам к концу июня я вернусь». «Ладно-ладно… Твоя эта… хоть зачёты помилосердней поставит. Ты-то известный инквизитор».

Заведующий знал, что ездить в конце мая в Карловы Вары – Глебова традиция. Двенадцать лет с парой-тройкой годичных перерывов. А работник он ценный, очень добросовестный, много ведёт методической, научной работы, берёт кучу дипломников, блестящий лектор.

Да, Глеб Сергеевич любил в мае Карловы Вары: цветущий миндаль, акации, тёплая, ещё не жаркая погода. Два первых раза он ездил на курорт с женой (у неё были неполадки с желудком), три раза с женой и дочкой, пять раз всей семьей. Порой ему казалось, что платаны в парках и заповедниках, куда они любили выезжать, взяв напрокат машину, помнят смех его детей, любящие глаза его жены. Бывшей жены. Былые счастливые годы!

…Глебу не спится. На улице рассвело. Тёмные плотные шторы в спальне Глеба оставляют для солнечных лучей лишь узенькую щель. Такая же узкая щель от приоткрытой Гордоном «двери в неизвестность» увлекала и беспокоила. Информации на грош, хоть она и весьма неожиданна и очень серьёзна. Дядя… Брюс… задание… Но строить планы и обдумывать что-то сейчас бесполезно. Прана, эта жизненная энергия, уже набрала свою утреннюю силу. Глеб любил эти часы, верил в их благодать, творческое начало.

«Начало… Эх, братец Глебушка, ты, оказывается, не знаешь истории своего рода… и мог бы не узнать никогда! Вот тебе и Ключи Совпадений! Так ведь и в Большой Истории белое пятно на белом…»

Своего любимого дядьку, дядю Алекса (так он, как и мать, привык называть его), он расcпросит только часа через три. Тот ложился заполночь, его мучила бессонница. А клёво, однако, быть потомком «русского Фауста», «русского Нострадамуса»! Так Якова Брюса окрестили историки. Вот ещё почему дядька увлекается эзотерикой и юного Глебушку приучил и увлёк, серьёзно увлёк астрологией и нумерологией. Это теперь его главное Правило и Правило в жизни.

Глеб быстро встал с кровати, достал из ящика письменного стола тетради, линейку, циркуль, том «Эфемериды» и стал быстро чертить, затем взял линейки и транспортиры собственного изготовления, калькулятор. Этими своими линейками и транспортирами Глеб очень гордился. Он придумал их в конце второго курса мехмата для своих астрологических и нумерологических изысканий. По сути, на них он изобразил несколько рядов чисел наподобие рядов Фибоначчи. Глеб до сих пор делал всё новые линейки и транспортиры, соизмеряя их с зодиакальной системой в рядах и последовательностях моментов времени. Через двадцать минут тренд своего поведения на сегодняшний наступивший день он понимал. «Эх, знать бы день и год рождения этого Евгения-Джеймса, да ещё бы точное время суток…». Глеб улыбнулся, вспомнив дядькину шутку: «Число служит кому-то и чему-то. Что записано у богословов? Что придёт Антихрист тогда, когда все мы будем оцифрованы и вычислены».

Глеб ещё раз вгляделся в свои листочки. «Точно!». Он хлопнул себя по лбу. «Это же рядом. Надо сейчас же туда пробежаться. Не пройти, а именно пробежаться. И не бегал ты по утрам давненько. Ай-ай-ай!» Тихое, сонное утро воскресенья, чистый отдохнувший город. Быстро пробежав до Тверского бульвара, потом по Большой Никитской, Всеволожский чуть приостановился. Вот он, знакомый с детства Брюсов переулок. А теперь новый будто. Медленно Глеб брёл по переулку, всматриваясь в дома, их номера. Вспомнил из Гессе: